— Дай мне свой арбалет, — обратился я к нубанцу.
Он нахмурился:
— Ты что, собираешься его пристрелить?
Стражник расхохотался, но в вопросе нубанца не было ни капли юмора. Он лучше знал меня.
Я протянул руку. Нубанец, пожав плечами, отстегнул арбалет. Я едва не свалился от его тяжести. Пришлось схватить оружие двумя руками, покрепче зажав ногами круп коня, короче, удалось совершить подвиг, не слишком уронив собственное достоинство.
Я протянул арбалет стражнику.
— Отнеси его Кориону, — сказал я, — и передай, что мы заинтересованы в торговой сделке.
Раздражение, презрение, удивление. Видел, как все эти чувства борются в нем, а соответствующие слова вот-вот сорвутся с языка, и все же он протянул руку за оружием.
Я отдернул арбалет назад:
— Осторожней, будь его вес даже вполовину меньше, все равно — это магия.
Он слегка приподнял брови. Бережно принял оружие, рассматривая железные лики нубанских богов. Казалось, увиденное подвигло его отказаться от дальнейших возражений.
— Следи за этими двумя, — позвал он еще одного стражника из тени сторожки у ворот. И ушел, держа арбалет нубанца перед собой, словно боясь, что тот укусит.
Мелкий дождик превратился в затяжной ливень. Мы сидели на лошадях, продолжая мокнуть.
Я думал о мести. О том, что она не вернет мне тех, кого у меня отняли. Ну и пусть. Если постоянно о чем-то думать — скажем, о тайне, желании, может, об обмане, — то становишься упорнее. Мне нужно было осмыслить произошедшее, просто откинуть эти мысли в сторону не получалось. Только кровь графа могла все смыть.
Наступила ночь, стражники зажгли фонари в сторожке и нишах вдоль стен и ворот. Мы видели зубцы двух решеток, готовых мгновенно опуститься, если враг попытается штурмовать замок при широко распахнутых воротах. Интересно, сколько солдат отца погибло бы здесь, вздумай он послать их, чтобы отомстить за мать. Может, так оно даже лучше. Лучше, что долг призвал меня сюда. Ведь дело сугубо личное. Все-таки она была именно моей матерью. А у отцовских солдат были собственные матери, о которых им тоже нужно заботиться.
С носа начало капать, холодные струи стекали по шее, но мне было не холодно, внутри все горело.
— Он примет вас.
Стражник вернулся. Высоко поднял фонарь. Теперь плюмаж, распластавшись, лежал сзади на шлеме, сам же он казался утомленным.
— Джейк, займись лошадьми. Надар, давай проводим их.
Спешившись, мы вошли в замок графа Ренара, промокшие, словно, прежде чем добраться сюда, переплыли ров с водой.
Покои Кориона располагались в Западной Башне по соседству с Главной Башней, где граф разместил своих придворных. Мы поднялись по грязной винтовой лестнице. Надо всем здесь витал дух запустения.
— Нам сдать оружие? — спросил я.
Нубанец бросил на меня такой взгляд, что белки его глаз стали отчетливо видны. Наши сопровождающие лишь рассмеялись. Тот, что был сзади, похлопал по ножу на моем бедре.
— Что, малец, собираешься проткнуть Кориона своим перочинным ножичком?
Отвечать не пришлось. Стражники остановились перед огромной дубовой дверью с множеством железных задвижек. Некто выжег на ней сложный символ, может, пиктограмму. В глазах у меня помутилось.
Стражник громко постучал в дверь, два поспешных удара.
— Ждите здесь. — Он вручил мне фонарь, мельком глянул, скривил губы, прошел мимо нубанца и поспешил обратно вниз по лестнице. — Надар, за мной.
Оба скрылись за поворотом еще до того, как заскрипели задвижки. Потом ничего не происходило. Нубанец положил руку на меч. Я убрал ее. Покачав головой, еще раз стукнул в дверь:
— Иди.
Я думал, что давно поборол все свои страхи, но то был голос, способный поколебать твою решимость одним лишь словом. На нубанца он подействовал так же. Тело напряглось, он едва сдерживался, чтобы не задать стрекача.
— Иди, Принц Терний, выйди из своего укрытия, выйди в разгар грозы.
Дверь исчезла, поглощенная темнотой. Я услышал крик, ужасный вопль, который испускает добыча с перебитым позвоночником, спасаясь от когтей охотника. Может, то был я, а может, нубанец.
И тут я увидел его.
От Красного Замка не осталось камня на камне, не на что и посмотреть. Виднелись лишь остатки горы, на которой он стоял. Нужно было скорее уносить ноги, хорошо хоть ветер был встречный, мы возблагодарили за это провидение, а то пришлось бы вдыхать дым и смрад Геллета. Нас донимал холод, зато аппетит отрубило начисто, даже у Барлоу.
Дорога от Красного до Высокого Замка долгая, а обратный путь тем более. Выезжали мы на лошадях, а возвращались пешими. К тому же большую часть пути предстояло идти под уклон. Если бы можно было выбирать, то я предпочел бы взбираться на гору, а не спускаться. При спуске ноги болят по-другому, повсюду натыкаешься на откосы, которые словно подталкивают тебя и управляют движением. При восхождении ты преодолеваешь только гору.
— Черт побери, я скучаю по своей лошадке, — заявил я.
— Прекрасный кусок конины, — кивнул Макин и сплюнул, губы были в пыли. — Прикажи главному конюшему короля обуздать тебе другого скакуна. Думаю, в Анкрате нет ни одного двора, где бы ни нашлось хоть одного бастарда Геррода.
— Он был похотливым, в этом ты прав. — Я отхаркнул и сплюнул. Металлические доспехи натирали и все еще удерживали тепло позднего вечернего солнца, под ними я истекал потом.
— Как-то нелогично получается, — произнес Макин. — Самая внушительная победа на моей памяти, а вместо награды — лишились лошадей.
— У меня от крестьянских лачуг и то добычи было больше! — прокричал вновь замыкавший шествие Райк.
— Господи Исусе! Только не начинай опять свое нытье, Малыш Райки! — воскликнул я. — У нас есть деньжата, а они ценятся, братья мои, больше всего на свете. Вернемся, увенчанные победой. — Действительно, у меня были кое-какие виды на денежное вознаграждение, которым можно было бы прихвастнуть при дворе. По сходной цене все продается: благосклонность короля, престолонаследование и даже уважение отца.
И это было еще одной причиной, по которой возвращение домой становилось более долгим, чем путь сюда. Приходилось тащить не только самого себя, доспехи, провиант, но и еще одно бремя. Тяжелый груз вестей, которыми не с кем поделиться. Сколько дней пройдет, прежде чем скинешь с себя эту ношу. Хорошие и плохие новости одинаково тяжелые. Я мог представить, как возвращаюсь ко двору, хвастаюсь победой, утирая им носы, особенно мачехе. Единственное, чего никак не удавалось, так это представить себе реакцию отца. Вот он изумленно качает головой. Или улыбается, встает и кладет руку на плечо. А может, благодарит, хвалит и называет сыном. Но нет, ничего стоящего я вообразить не мог, да и слов не расслышать: тихие, глухие, не разобрать.
