— Да. Его зовут Добрыня.
— Откуда он?
— Из-под Новгорода.
— Ты не мог найти себе ученика при моем дворе, Никита? — сказал великий князь недовольно. — Я давно уже думаю о том, что пора велеть богатырям выбирать учеников среди боярских детей в Киеве.
— Как ни велика твоя власть, князь, а ты не можешь приказать людям брать невест из одного только дома.
— Невест? Но ведь ученик — не невеста.
— Если ты доверяешь моему суждению, то поверь мне: легче найти жену себе, чем ученика.
— И чем же он так хорош? Я что-то ничего особенного в нем не вижу. В свою дружину я бы его, может быть, и взял бы, если бы он показал, что кроме широких плеч у него есть еще ловкость и смелость.
— У него есть больше, чем ловкость и смелость. Когда-нибудь твои сыновья будут принимать его так же, как ты принимаешь меня.
— Предположим, я поверю тебе… Но зачем ты не оставил его внизу? Зачем… — И он презрительно посмотрел на меня.
— Он теперь часть меня, и куда пускают меня, туда должны пускать и его.
— Хорошо. — Великий князь провел ладонью по лицу, и я понял, что он забывает обо мне. Я заметил, что он неотступно думает о чем-то и что разговор обо мне — это всего-навсего словесная игра с Учителем.
— Я рад, что ты здесь, Никита. Мне нужен сейчас твой совет. И, может быть, твоя помощь.
— Я всегда рад служить тебе, чем могу.
— Ты многое можешь. По делам тебя знаю… — Он помолчал. — Никита, случилось несчастье. Я лишился власти. — Князь то сжимал, то разжимал кулаки, но стоял все так же неподвижно, и это поразило меня: обычные люди в несчастье мечутся, как затравленные звери. — Не думай, я не сошел с ума. Я — великий князь и до поры до времени венец свой держу. Но я лишился залога власти; значит, и сама власть скоро падет. Слушай.
Много лет назад я крестился в Корсуне, на берегу моря. Вокруг толклась пропасть людей — царьградцы постарались. Великое зрелище было, да… Крестившись в Васильевской церкви, принимал я дары. И приплелся дряхлый монах с Афона и прошамкал, что Святая гора благословляет меня на долгое и счастливое правление даром своим — частью Креста Господнего. Шепнул старик: великая это святыня и охранять будет меня и мою власть. Не очень поверил я в это — не знал еще, что такое Афон, да и что такое Крест Господень понимал смутно, — князь быстро перекрестился, — но приказал заделать частицу в золотой браслет, который стал носить на правой руке, высоко, под самым локтем, чтоб меньше видели…
— Тонкая виноградная лоза с тремя гроздьями…
Великий князь хмуро покачал головой:
— Я всегда говорил, что ты особенный богатырь, Никита. Спроси у Ильи, что такое виноградная лоза, или просто, в каком платье я был вчера, он не ответит… Да, это был браслет, как виноградная лоза с тремя гроздьями. Но ты не знал, что в нем была заключена частица Креста Господнего. И никто не знал. Почти… никто. Я, как уж сказал тебе поначалу, не придавал браслету особого значения и через год снял: он сделался мне мал. На другое утро в лесу на моего коня вдруг рухнуло молодое здоровое дерево; я спасся чудом. После этого я никогда не расставался с браслетом, только снимал его на ночь — он действительно был мне мал — и клал в изголовье под подушку. Только один раз я забыл его надеть, потому что был разбужен гонцом, получил страшную весть и поспешил на тайную встречу к Днепру… В это самое время в покоях княгини рухнул светильник; люди видели — сам собой; во дворце начался пожар. И я понял, что в этом браслете — моя жизнь и моя власть. С тех пор, как бы я ни торопился и какие бы вести среди ночи ни получал, я всегда успевал надеть браслет.
Семь ночей назад я проснулся от жуткого звука. Я очень чутко сплю — великому князю лучше не спать вовсе, — а тут я услышал то, что всегда бросало меня в холодный пот, — змеиное шипение. Шипели змеи — как когда весной в лощине наталкиваешься на их сплетенный брачующийся клубок. Я не дрогну, если о мое изголовье звякнет чей-то меч, но змеи повергают меня в ужас. Я соскочил с постели и бросился вон с криком «Огня!». Когда принесли свечи, мы осмотрели всю комнату, но никаких змей в ней не было. В отвращении я решил тем не менее переменить ложе, но, когда сунул руку в изголовье — браслета не было. Я приказал слугам перетрясти все — ведь они рылись в постели и могли уронить браслет на пол, но они ничего не нашли.
Я знаю своих слуг с детства. И все равно я приказал обыскать их. До слуг в комнате никого не было — я стоял у дверей вместе со стражем и могу поклясться, что никто не входил в комнату и не выходил из нее… И вот теперь я сижу во дворце, боясь выйти на крыльцо, потому что мне грозит смертельная опасность, бороться с которой я не в силах; я лишился защиты и, видимо, скоро лишусь жизни или власти.
Он умолк, все так же неподвижно стоя у окна. На лбу его набухли жилы.
— Кто знал о твоем браслете, великий князь?
— Жена, сыновья и слуги. Даже если… даже если кому-то придет в голову заподозрить их… они не входили в комнату после того, как я выбежал из нее.
— Чего же ты хочешь от меня? — мягко спросил Учитель.
— Найди его! Или хотя бы скажи мне, что ты чувствуешь своей Силой.
Наступило молчание.
— Я чувствую, князь, что тебе действительно не надо выходить из дворца еще несколько дней. Еще я чувствую, что опасность не так велика, как тебе кажется. Я прошу — дай нам осмотреть комнату.
— Охотно. Только предупреждаю тебя, Никита: я, я, великий князь киевский, исползал комнату вдоль и поперек, как последний червяк, Там нет ни одной щели, в которую мог бы закатиться браслет. Или… откуда могла бы выползти змея.
— И еще прошу тебя — позволь нам быть с твоей семьей сегодня вечером.
— Хорошо. Но каковы бы ни были твои кощунственные мысли, запомни: никто не выходил из комнаты после того, как выбежал я.
Тут что-то шевельнулось во мне, и, прежде чем я смог подумать, с языка сорвалось:
— Но ведь кто-то мог выйти, пока ты спал, великий князь.
Впервые князь заметил меня, и я узнал, что такое княжеский гнев.
— Щен! Раб! Пыль! Встревать в разговоры! Даже моим детям это заказано! Ты распустил своего ученика, Никита.
— Он еще очень молод, не сердись на него.
Я почувствовал — даже не я, а что-то во мне, что обособлялось от меня все больше, что великий князь гневался не только на мою дерзость…
— Могу ли я спросить тебя, — как ни в чем не бывало продолжал Учитель, — была ли княгиня с тобой в эту ночь?
— Нет, я был один… Итак, слуги проводят тебя в спальню, а вечером — туда, где я буду с семьей.
Учитель поклонился; я тоже, позвоночником чувствуя гневный взгляд князя.
