— Ваше величество, у меня и в мыслях не было сеять раздоры, — ответил Пирр. — Я лишь стремлюсь очистить клир от недостойных людей, пробравшихся в него за долгие годы небрежения и попустительства.
«Не сейчас, идиот!», — хотелось заорать Криспу. Вместо того император заметил:
— Поскольку обычаи, столь неодобряемые вами, прорастали много лет, не разумнее ли было бы вытаскивать их из земли постепенно, а не выдергивать?
— Нет, ваше величество, — твердо ответил Пирр. — То паутина, сплетенная Скотосом, мелкие грешки, что становятся все больше и серьезнее месяц за месяцем, год за годом, покуда в ранг обыденного не возводятся гнусность и порок. Так я скажу вам, ваше величество: благодаря Гнатию и его приспешникам, темный бог свободно разгуливает по городу Видессу! — Он плюнул на полированный мрамор и очертил на груди солнечный круг.
Несколько придворных благочестиво повторили жест. Некоторые опасливо покосились на Криспа, видно, изумляясь, как тот осмеливается требовать от патриарха остановить изгнание извечного зла.
— Вы ошиблись, пресвятой отец, — твердо и сурово произнес Крисп. Прозвучавшая в его словах уверенность заставила Пирра широко раскрыть глаза; он привык изрекать истину таким тоном, а не выслушивать. — Без сомнения, Скотос вползает в город Видесс, как ползает он по всей вселенной. Но я видел город, где он разгуливал свободно; до сих пор я вижу Имброс в своих кошмарах.
— Воистину так, ваше величество. И я стремлюсь лишь оборонить Видесс от судьбы, постигшей Имброс. Изначальное зло со временем поглотит нас всех, если только, говоря вашими словами, не выдернуть его с корнем.
— Зло, которое несет Арваш Черный Плащ, поглотит нас немедля, если не выдернуть его с корнем, — ответил Крисп. — Как вы собираетесь проповедовать посаженному на кол? Подумайте, пресвятой отец, какая победа для нас важнее в данный момент.
Пирр подумал.
— У вас свои заботы, ваше величество, — неохотно произнес он, наконец; судя по всему, он не ожидал, что Крисп заставит его признать хоть это, — у меня же свои. Если я, узрев зло, не попытаюсь избавить от него мир, грех падет и на мои плечи. Я не могу пройти мимо него, не обрекая свою душу на вечный лед.
— Даже если другие люди, добрые священники, не видят в том никакого зла? — осведомился Крисп. — Или вы хотите сказать, что каждый, кто не согласен с вами, одним этим обречен на вечный лед?
— Так далеко я не могу зайти, — ответил Пирр, хотя, судя по его взгляду, именно так он и думал. — Принцип икономии применим к некоторым воззрениям, чья греховность не может быть доказана впрямую.
— Тогда, покуда мы воюем с Арвашем, применяйте этот принцип по возможности шире. Если бы вы не создавали себе врагов в клире, то нашли бы немало друзей, пресвятой отец. Но подумайте еще раз и ответьте мне: может ли принцип икономии оправдать деяния Арваша?
Снова Пирр честно подумал.
— Нет, — признал он без малейшего выражения. Несмотря на тщетные попытки сохранять лицо спокойным, патриарх все равно выглядел, как человек, которого обманули при игре в кости. Он чопорно поклонился. — Да будет так. Я буду применять указанный принцип по мере возможности широко, покуда этот Арваш угрожает спокойствию империи.
Пара придворных захлопала в ладоши, потрясенная, очевидно, тем, что Криспу удалось выбить из Пирра хоть какое-то соглашение.
Крисп тоже был потрясен собственным успехом, но виду не подал; он-то заметил, какими гладкими фразами патриарх урезал свои уступки.
— Превосходно, пресвятой отец, — сказал он. — Я знал, что могу положиться на вас.
Патриарх снова поклонился, еще более механически, и вознамерился было вновь упасть ниц, дабы покинуть потом Тронную палату, но Крисп жестом остановил его.
— Прежде чем вы уйдете, пресвятой отец, — произнес он, — еще один вопрос. Не подавал ли вам монах Гнатий прошения об освобождении из монастыря?
— Да, ваше величество, подавал, — сознался Пирр и неохотно добавил, — по всей форме. Но я, тем не менее, отверг его просьбу. Как бы он не обосновывал ее, истинная причина одна — он стремится причинить стране и церкви еще больше зла.
— Вот и я так подумал, пресвятой отец.
Лицо Пирра дернулось, словно он хотел улыбнуться, но, как подобает аскету, ограничился коротким кивком. Он опустился ниц, поднялся и, пятясь, отошел от трона — повернуться к императору спиной значило бы нанести ему оскорбление. Как только патриарх удалился, прибежал слуга и вытер натекшую с рясы лужу.
С широкой благостной улыбкой Крисп оглядел Тронную палату.
Придворные не кричали: «Ты побдилъ еси, Крисп!», но он и так знал, что одержал победу.
* * *
Фостий перекатился со спины на животик, потом опять на спину. Он решил было повторить процедуру, но Крисп перехватил его, чтобы малыш не упал с кровати.
— Больше так не делай, — приказал император. — Ты ведь у нас слишком умный, чтобы стать крестьянином.
— Стать крестьянином? — переспросила удивленная Дара.
— Чтобы запомнить что-нибудь, крестьянин вбивает это себе в башку молотком, — пояснил Крисп.
Он поднял Фостия. Малыш тут же ухватился обеими ручонками за его бороду и дернул. «У!!», — выдавил Крисп и осторожно отцепил от себя сначала левую руку Фостия, потом правую — а потом снова левую. Отвязаться от малыша ему удалось только со второй попытки. Крисп уложил Фостия на кровать, и тот немедленно попытался с нее свалиться. Крисп снова поймал его.
— Я же велел тебе больше так не делать, — посетовал он. — Ну почему все дети такие непослушные?
— Ты с ним очень мягок, — заметила Дара. — Это хорошо, особенно… — Она прервалась.
— Не стоит лупить его, пока он не подрос достаточно, чтобы понять, в чем провинился.
Крисп намеренно не обратил внимания на прерванную фразу. Дара хотела сказать: «Особенно зная, что он может быть и не твоим сыном». Значит, она тоже не уверена. А Фостий, как нарочно, не походил ни на кого из возможных отцов.
Малыш попытался еще раз скатиться с постели и почти преуспел.
Крисп ухватил его за лодыжку и выволок обратно.
— И больше так не делай! — строго сказал он.
Фостий залился смехом. Ему казалось, что спасение — очень веселая игра.
— Я рада, что ты будешь с ним всю зиму. Когда ты все лето провел в походах, он успел тебя позабыть ко времени твоего возвращения.
— Знаю.
Часть разума Криспа стремилась держать Фостия рядом днями и ночами, не дать ребенку, да и самому Криспу ни малейшего сомнения в том, что они — отец и сын. А другая часть не хотела иметь с кукушонком ничего общего. И переносить это раздвоение становилось с каждым днем все труднее.
