Она поднялась до полуночи, в темный безлунный час и, пока доедала запеченных давеча пескарей, задумчиво вслушивалась в далекий собачий лай, которому вторили бродившие где-то недалеко волки.
В эти смутные времена, когда люди ожесточенно истребляли друг друга, доставляя обильную добычу стервятникам, волки покинули глухие дебри и держались поближе к жилью, к дорогам и пустошам — они хозяйничали в ночи. Выбравшись на дорогу, Золотинка остро ощутила, что осталась одна на свете. Вселенная опустела, люди скрылись за частоколами укрепленных усадеб, попрятались в свои домишки, наглухо закрыв двери и окна, а кто остался без пристанища, те сбились таборами возле костров, окруженные ночью, — там, где терялся, уступая мраку, мерцающий красный свет, подступало ничейное царство нежити.
Золотинка не трусила, потому что и сама ощущала себя частью ночного мира, не была она беззащитна перед лицом затаившейся тьмы. И потом, проспавши зря шесть или семь часов, она не чувствовала себя вправе дожидаться луны и других подобного рода удобств для того, чтобы пуститься в путь.
Дорога различалась как слабо светлеющий туман и терялась в пяти шагах, стоило только остановиться. Но Золотинка не останавливалась, потому похожая на туман дорога не кончалась, а разворачивалась все дальше и дальше — в безвыходный мрак, где жили в перевернутой бездне звезды, а все остальное лежало мертво и недвижно.
Нечто такое от мертвечины было и в завываниях волков, словно самая тьма выла — бездушно и бессмысленно. Но вот волки почуяли добычу и ожили, то есть смолкли. Оглянувшись, Золотинка уловила у себя за спиной бесшумные тени. Две… и уже три. Золотинка остановилась — остановились и тени; она не видела их, но проницала внутренним оком на расстоянии ста или ста пятидесяти шагов.
Звери заколебались, угадывая неладное. Но и Золотинка не торопилась. Она достала последнюю из запеченных рыбок, понюхала ее, смачно чмокая губами, сказала сама себе: вкусно! и бросила приманку во тьму. Однако звери попятились, поджав хвосты, — этого нельзя было видеть, но Золотинка отчетливо уловила рассеянный в немой пустоте страх. Добыча смущала и сбивала волков с толку; за расстоянием Золотинка не могла еще завладеть их волей, нужно было набраться терпения и ждать, не пугая сторожких зверей непонятными, необъяснимыми на их волчий толк движениями.
Она неспешно сняла пустую котомку, нащупала на обочине траву, что-то вроде кустистого чернобыля, и принялась ее рвать, чтобы набить мешок. Осталось потом только перевязать горловину и получилось довольно сносное седло.
О чем волки, ясное дело, не знали в точности, хотя и подозревали уже недоброе. Волки опасливо, с томительными остановками подкрадывались все ближе, и всякий раз, когда Золотинка пробовала достать их щупальцами своей воли, пугались — дыбили на загривке шерсть и прижимали уши, замирая. Когда же Золотинка оставляла зверей в покое, то начинала робеть сама, потому что глаза и уши обманывали ее: волки растворялись во тьме, и можно было воображать себе все, что угодно, звери мерещились ей в десяти шагах, на расстоянии стремительного броска. Любопытство и более того алчность подталкивали их все ближе.
А Золотинка, стараясь отвлечь себя, занималась упряжью. Она отрезала от пояса кусок, чтобы соединить между собой лямки заплечного мешка — это была подпруга к седлу. На оставшемся, достаточно длинном еще куске веревки, которая служила ей поясом, завязала по концам петли как раз чтобы вставить ноги — стремена. Середину веревки с петлями Золотинка затянула выбленочным узлом на горловину котомки, и сбруя была готова. Дело осталось за малым — оседлать волка, протянуть ему под брюхо подпругу и завязать.
Чутко настороженный слух уловил мягкие шаги… Померещилось или нет, Золотинка раздвинула тьму внутренним зрением — волки, захваченные врасплох, шарахнулись дать деру, да не тут-то было! Поздно! Они подобрались слишком близко. Полыхнул Эфремон, высвечивая, словно сжигая, каждую травинку и кустик, камешек на дороге, застывших в столбняке зверей, их вспыхнувшие безумным ужасом глаза и вздыбленную шерсть.
Поздно, голубчики! Сюда!
Обречено переставляя ноги, два матерых седых волка двинулись на повелительный зов, как деревянные. Третий исчез, ухитрился ускользнуть еще раньше. Но и двух хватит, прикинула Золотинка, она рассчитывала, что второй будет не лишним, — побежит рядом, как заводная лошадь, на перемену.
Начинать следовало, очевидно, с того, что крупнее. Золотинка возложила набитую травой котомку на болезненно подрагивающую спину серого и только завела под брюхо подпругу — мелко дрожащий зверь слабо дернулся, ноги подогнулись — и пал на дорогу, вытянув голову с разинутой пастью.
Без дыхания. Сердце остановилось, поняла Золотинка, когда попыталась поднять слабодушного зверя на ноги.
Скончался на месте от разрыва сердце. В избытке чрезмерно сильных впечатлений.
Второй дрожал рядом, в трех шагах, и Золотинка испугалась, что может потерять и этого — похоже, и этот был близок к обмороку.
Она накинула седло и некоторое время выждала, давая волку время освоиться с новым положением. Не особенно, правда, это у него хорошо получалось — освоиться. Но когда Золотинка, наскучив ждать, подтянула и завязала подпругу, а потом, вставив ногу в стремя, вскочила волку на спину, тот устоял, хотя и выказал незаконченное намерение упасть.
Сердце матерого хищника стучало часто и гулко, как на бегу, и, может быть, самое лучшее-то и было — дать сердцу волю. Золотинка гикнула, ударила под брюхо пятками — и они помчались мягким, словно стелющимся над тьмой галопом.
Холодным ветром закладывало уши, и очень скоро Золотинка почувствовала потребность застегнуть доверху рубаху, для чего пришлось выказать ей немало ловкости, ибо и на мгновение нельзя было выпускать крепко стиснутый в кулаке загривок.
Потом взошла луна и странствие на споро бегущем звере обнаружило свои приятные стороны. Залитые тусклым светом поля, темные гряды перелесков, немо застывшие деревни вносили известную новизну в утомительное однообразие скачки. Временами приходилось слазить с волка, чтобы поправить сбившееся набок седло и перевязать подпругу, да нужно было неусыпно следить за направлением — вот, собственно, и все заботы. Золотинка никак не могла внушить ошалевшему зверю понятие юго-юго-запада, всякий раз он норовил свернуть к лесу, не взирая на то, что указывали звезды и луна. Оно и понятно: трудно было исправить порочную волчью натуру за несколько часов суматошного, не располагающего к доверию общения.
На рассвете они выбежали к широкой возделанной долине, где приютился в речной излучине под горой уютных размеров городок. Выходило, что это как будто бы Межибож, хотя Золотинка испытывала подозрение, что невозможно на самом деле совершить столь точный, безошибочный бросок за сто верст ночной скачки через поля, ручьи, заболоченные луговины, непроходимые леса и буераки.
