Генерал встал и попытался уйти. Лив удержала его. Он слабо пытался вырваться, но она оказалась сильнее. Усадила его на высохшее речное русло и села рядом.
Какой абсурд! Лив едва не рассмеялась, хотя, пожалуй, и стоило бы. Кридмур думал, что она способна излечить Генерала за считаные дни, пока они суматошно бежали на пустынный Запад. Наверное, перепутал ее с феей-крестной или ведьмой из сказок. Она все же рассмеялась, затем обернулась к Генералу и спросила:
— Сэр, а вы не знаете сказок о фее-крестной? Чего-нибудь, чтобы развеять скуку?
Генерал ничего не ответил. Он дрожал. Она прижала его к себе. Он неровно дышал, и ее сердце затрепетало. Она погладила его по костлявому плечу и почувствовала сильную и нелепую любовь к нему. На секунду ей показалось, что она вот-вот расплачется.
Она заметила, что зрачки Генерала расширились, пока он неотрывно глядел на долину перед собой.
В двадцати футах от них долина сужалась, ее перегородили два стоявших рядом огромных валуна. А в промежутке между ними стояло... что это?
Похоже на козла, но слишком для него велико. Бычий торс, но козлиные рога и ноги. И шерсть. Черная шерсть. В его ужасных диких глазах застыла немая боль. Животное рыло землю копытом, как могильщик лопатой. Оно храпело и ржало. Оно пахло... водорослями? Стоячей водой? Суглинком? Запах стоял премерзкий.
— Однажды, — произнес Генерал, — в стране, где правили три королевы, были горы, среди гор стоял лес, в лесу текла река, через реку вел мост, а под тем мостом жил козел. Зимой, когда река замерзла и сияла, как бриллиантовое ожерелье, к мосту подошел путник. Он не хотел переходить через мост, но искал его, искал границу, ибо было ему предсказано...
Ни животное, ни Лив не двигались. Она крепко сжала острый наконечник и ждала.
Ей стало стыдно, что она так отчаянно ждет возвращения Кридмура
Шерсть животного была черной, длинная грязная грива свисала с шеи, покрытой коркой грязи. Глаза ярко-красные. Бока— огромные и распухшие.
— Путешественником двигала любовь к женщине. Но козел не уходил оттуда из-за безмолвной любви к мосту, под которым жил. Когда моста еще не было, на его месте была гора, а когда не было горы, был великий город Первого Племени, а до него там не было ничего.
Лив хотела заставить старика замолчать, но не смела пошевелиться. Они с животным глядели друг на друга в упор. Она отвела глаза — ей показалось, зверь может подумать, что своим взглядом она бросает ему вызов. Когда же решила снова взглянуть, его уже не было. Там, где оно стояло, не осталось ничего, кроме темного замшелого камня с начертанными на нем двумя красными кругами и зарослей камыша.
— Козел, — взволнованно воскликнул Генерал (никогда еще Лив не видала его таким разговорчивым), — пытался объясниться перед нерешительным путешественником. Было убийство, смена костюма. Козел? О Сэме Селфе, губернаторе Основания, первой колонии, говорили, что он умеет превращаться в волка. Смерть уносит с собой тайны, каждая смерть. Ничего нельзя искупить, но ошибки можно исправить, а болезнь — излечить. Мораль этой сказки ясна. Она учит...
Он надолго задержал дыхание. Прервавшись на полуслове, начал задыхаться и повалился вперед, но Лив подхватила его, откинула его голову назад и держала так, пока он снова не набрал в легкие воздуха.
— Генерал Энвер?
Во взгляде Генерала читался ужас. Она поцеловала его в морщинистый лоб, чтобы успокоить.
Весь день он молчал.
Когда вернулся Кридмур, она не рассказала ему, что случилось.
30. ЛАУРИ В ПОХОДЕ
Линейные вышли за пределы зоны, в которой возможна дозаправка птицелетов, — те жрали топливо в огромных количествах, что считалось знаком их духовного совершенства. Моторизированный транспорт пришлось оставить позади — тот увяз в грязи во время ливня, и в любом случае он бесполезен на этих необитаемых холмах и в долинах, где нет дорог. Бросить пришлось и тяжелую артиллерию. Осталось лишь три самоходных орудия, одно из которых вышло из строя, но его еще можно было починить, и две легкие пушки. Требовалось полдюжины линейных, чтобы тянуть и толкать каждое из этих огромных колесных орудий по неровной земле. Остальные маршировали в двух колоннах по 160 человек — по крайней мере, такая цифра значилась на бумаге. Из-за медведей, лихорадки, лавин и не вернувшихся патрулей подлинное число линейных было гораздо меньшим. Их униформа гнила, они стали похожи на диких оборванцев, бродячих сапожников. Они маршировали по высокой траве, и стебли, выпрямившись и держа строй, следовали за ними, корни скользили и хрустели, словно насмехаясь над солдатами...
Один из стрелков убил кролика со стеклянными глазками, похожими на линзы микроскопа, с длинными челюстями паука, чья кровь была черной, а кишки, смердели нефтью...
Прошлой ночью Лаури проснулся от того, что от плохих воды и пищи у него скрутило живот, и он едва добежал до дерева, где его с болью пронесло. Луна сияла в беззвездном небе зеркалом, в желтом круге которого отражалось грязное, отвратительное лицо смотрящего, выпучившего от натуги глаза...
А эта тишина! Пустое небо поглощало звук — даже когда Лаури кричал, раздавался лишь шепот. Отчетливо слышалось лишь чавканье сапог по грязи и вой ветра среди деревьев.
Да, и вот что еще! Лаури никогда не любил деревьев, но среди здешних царил такой хаос, что все это походило на злую, глупую шутку. Некоторые деревья явно противоречили здравому смыслу своими размерами — то в пять раз выше обычных, то едва доставали Лаури до пояса. Странность других была менее заметна: форма ветвей была неправильной, слишком сложной, созданной по неизвестным в завершенном мире принципам. Лаури мог часами глядеть на них, но так и не смог объяснить себе этой странности, которая не давала ему спать по ночам.
Для Локомотивов они теперь недосягаемы. Ушли так далеко от самой дальней станции Линии, что Песнь Локомотивов им уже не слышна. Никогда еще Лаури не проводил столько времени там, где не слышится Песнь.
Они отправились в поход с тремя телеграфами (два из них запасные). Несли их трое линейных. Каждый мог нести по одному телеграфу, привязав его к спине, но, согнувшись под весом в три погибели, вся троица плелась позади. К вечеру после долгих переходов казалось, будто к ним присосались огромные паразиты, и они скоро умрут. Худшая доля досталась разве только бедняге, который горбился под усилителем Лаури.
Два телеграфа испортил дождь. Третий уцелел, но вскоре стал бесполезен.
В первый день похода Лаури телеграфировал:
«АГЕНТ БЕЖИТ НА ЗАПАД ВМЕСТЕ С ЦЕЛЬЮ. ВСЕ НАЛИЧНЫЕ ВОЙСКА ПРЕСЛЕДУЮТ ЕГО. КОМАНДУЕТ ЛАУРИ».
Ответа не было почти двадцать четыре часа, и Лаури боялся, что не угодил Локомотивам. Но повернуть назад он боялся еще больше, и поэтому шел вперед. Тогда в их распоряжении еще были грузовики, в одном из которых он сидел у телеграфа в ожидании ответа Локомотивов. Рядом с ним был связист-расшифровщик. Лаури сидел с пистолетом в руке и думал, убьет ли он себя, расшифровщика или совершит двойное убийство, если Локомотивы осудят его. Наконец, ранним вечером, когда конвой разворачивался, взбираясь по каменистому крутому склону, пришла весть:
«ЗА ВАМИ ИДЕТ ПОДКРЕПЛЕНИЕ. НЕ МЕДЛИТЬ. НЕ ДОПУСКАТЬ НЕУДАЧИ. ЗАХВАТИТЬ ЦЕЛЬ ЖИВЫМ — ЭТО ЦЕНА ПОБЕДЫ. НЕ ПОДВЕДИТЕ НАС».
Потом начался ливень, оказавшийся непроницаемым для сигналов. Когда он кончился, Лаури воспользовался уцелевшим телеграфом, чтобы отправить сообщение:
«ПРОДВИГАЕМСЯ ВПЕРЕД ВОПРЕКИ НЕВЗГОДАМ».
Шесть часов спустя, телеграф внезапно принялся трещать, от чего несчастный линейный, несший его, упал на колени. Треск прекратился почти мгновенно. Сообщение было простым: «ЛАУРИ». Через два часа пришло еще одно сообщение: «ЛАУРИ». Через час — еще одно: «ЛАУРИ». Через полчаса — еще одно: «ЛАУРИ». И снова. И снова. «ЛАУРИ. ЛУРАИ. ЛАУУУРИ. ЛАА-УУУИРИ. ЛАу. ИРУАЛ. ЛАУ. УЛ.»
