***
– Скоро рассветет, – сказала Мильва, глядя не на небо, а на блестящую поверхность реки. – Сомы крепко белорыбиц гоняют. А ведьмака и Лютика ни слуха ни духа. Ох, не испоганил ли дело Регис...
– Не накличь беды, – буркнул Кагыр, поправляя подпругу гнедого жеребца.
– Тьфу-тьфу... Так ведь оно как-то уж так идет... Кто с этой вашей Цирей столкнется, так все одно что башку под топор поклал... Несчастье эта девка приносит... Несчастье и смерть.
– Сплюнь, Мильва.
– Тьфу-тьфу от сглаза, от порчи... Ну и холодина, аж трясет всю. И пить хочется, а в реке у берега обратно труп гниющий видела... Брр... Тошнит меня... Не иначе – блевать буду...
– На, – Кагыр протянул ей фляжку, – глотни. И сядь ближе ко мне, согрею.
Новый сом ударил на мелководье в косячок уклеек. Рыбки прыснули по поверхности серебристым градом. В лунной дорожке мелькнула то ли летучая мышь, то ли козодой.
– Кто знает, – задумчиво протянула Мильва, прижавшись к плечу Кагыра, – что будет завтра? Кто реку перейдет, а кто землюшку обымет?
– Будет, что должно быть. Отбрось дурные мысли.
– Не боишься?
– Боюсь. А ты?
– Тошнит меня. Молчали долго.
– Расскажи, Кагыр, когда ты с той Цирей встретился?
– Впервые? Три года назад. Во время боев за Цинтру. Вывез ее из города. Нашел окруженную со всех сторон огнем. Я ехал сквозь пламя и дым, держа ее в руках, а она тоже была как пламя.
– И что?
– Пламя в руках не удержать.
– Если в Нильфгаарде не Цири, – сказала Мильва после долгого молчания. – То кто же?
– Не знаю.
***
У Дракенборга, реданского форта, превращенного в лагерь для интернированных эльфов и других подрывных элементов, были свои печальные традиции, созданные в ходе трех лет функционирования. Одна из таких традиций – казнь на рассвете. Вторая – предварительный сбор обреченных на смерть в большой общей камере, откуда на заре их выводили к виселице.
Смертников набиралось в камере около десятка, а вешали каждое утро двух, трех, порой четырех. Остальные ждали своего часа. Долго. Иногда неделю. Ожидающих в лагере называли "шутами". Потому что атмосфера в камере смертников всегда была веселая. Во-первых, на завтрак подавали кислое и крепко разбавленное вино, носящее на лагерном жаргоне название "Сухой Дийкстра", поскольку не было секретом, что предсмертный напиток поставлялся приговоренным по личному распоряжению шефа реданских разведслужб. Во-вторых, из камеры смертников уже не таскали на допросы в зловещих подземельях "Мойки", а стражникам запрещалось измываться над заключенными.
В ту ночь с традициями тоже все было в порядке. В камере, занятой шестью эльфами, одним полуэльфом, одним низушком, двумя людьми из королевств и одним нильфгаардцем, было весело. "Сухого Дийкстру" по общему согласию выливали в жестяную миску и хлебали без помощи рук. Такая метода позволяла хотя бы чуточку захмелеть. Лишь один из эльфов, скоя'таэль из разгромленного отряда Иорвета, недавно жестоко избитый в "Мойке", держался спокойно и серьезно, занятый тем, что выцарапывал на бревне стены надпись:
"Свобода или смерть". Подобных надписей на стенах было бессчетное множество. Остальные смертники, поддерживая традицию, без конца пели "Гимн шутов", сложенную в Дракенборге песню, слова которой каждый выучивал в бараках, слушая по ночам звуки, долетавшие из камеры смертников и зная, что придет и его черед выступить в хоре.
Пляшут шуты на веревке,
Дергают петлю ритмично,
Ох, до чего же мы ловки,
Как же мы пляшем отлично.
Как же не дергать веревку,
Если солдат из-под ног
Выбьет скамеечку ловко
Сильным ударом сапог!
Звякнул засов, скрипнул замок. "Шуты" замолчали. Появление стражников на заре могло означать только одно – сейчас хор станет жиже на несколько голосов. Вопрос – чьих?
Стражники вошли группой. В руках веревки, чтобы связать руки тех, кого поведут на виселицу. Один шмыгнул носом, сунул палку под мышку, развернул пергамент откашлялся.
– Эхель Трогельтон!
– Трайгльтан, – равнодушно поправил эльф из команды Иорвета, еще раз глянул на выцарапанный "лозунг" и с трудом поднялся.
– Космо Бальденвегт!
Низушек громко сглотнул.
Назариан знал, что Бальденвегга арестовали по подозрению в актах диверсии, совершаемых по поручению нильфгаардской разведки. Однако Бальденвегг не признавался и упорно твердил, что обоих нильфгаардских коней он украл по собственной инициативе и заработка ради, а Нильфгаард никакого отношения к этому не имеет. Но ему явно не поверили.
– Назариан!
Назариан послушно встал, подал стражникам руку. Когда всю тройку выводили, остальные "шуты" за тянули:
Пляшут в петельках шуты,
Ах ты, ух ты!
Ну а ветерок легко
Песни носит далеко!
Рассвет горел пурпуром и кармином. День обещал быть прекрасным, солнечным.
"Гимн шутов, – подумал Назариан, – вводит в заблуждение".
Действительно, повешенные не могли плясать лихого танца висельников, потому что вешали их не на шибенице с поперечиной, а просто на столбах, вкопанных в землю. Из-под ног же выбивали не скамейки, а практичные, невысокие, носящие следы частого использования березовые пеньки. К тому же анонимный, казненный год назад автор песенки не мог знать этой висельной технологии, когда творил. Как и каждый повешенный, он ознакомился с деталями непосредственно перед смертью. В Дракенборге экзекуции никогда не совершались публично. Справедливое наказание, а не садистская месть. Слова "Гимна", как и название вина, приписывали Дийкстре.
Эльф из команды Иорвета стряхнул с себя руки стражников, не задерживаясь, поднялся на пень и позволил надеть себе на шею петлю.
– Да здрав...
Пенек выбили у него из-под ног.
Низушку потребовалось два пенька, поставленных один на один. Мнимый диверсант не пытался выкрикивать патетических лозунгов. Он просто энергично дрыгнул короткими ногами и повис на столбе. Голова бессильно свесилась набок.
Стражники схватили Назариана, и тут Назариан вдруг решился.
– Буду говорить! – прохрипел он. – Буду давать показания! У меня есть важная информация для Дийкстры!
***
– Поздновато, пожалуй, – с сомнением проговорил Васконье, присутствующий при экзекуции заместитель коменданта Дракенборга по политическим вопросам. – Стоит увидеть петлю, как в каждом втором из вас просыпается фантазия!
– Я не выдумываю! – Назариан дернулся в руках палачей. – У меня информация!
Спустя неполный час Назариан сидел в карцере и восторгался прелестью жизни, гонец стоял в полной готовности около коня и яростно чесал между ног, а Васконье читал предназначенный Дийкстре рапорт и исправлял в нем ошибки.
