Да, в том и состоит круговорот рынка — переход материальных ценностей от одного к другому. И не всегда это происходит по установленным правилам. А точнее — каждый сам устанавливает свои правила. Хотя извечным остается лишь одно правило — материя никуда не исчезает. Так или иначе, она остается здесь, в нашем материальном мире. Меняются лишь ее хозяева. А точнее — желающие обладать ею. Выходит, хозяин — это тот, кто желает чем-то обладать. Но желание, оно ведь нематериально. Его можно назвать духовным проявлением. Что ж, значит наш материальный мир, окружающий нас — есть отражение духовного. И все те ценности, которыми мы обладаем — отголосок наших желаний. Искренних желаний. Именно тех, которые мы сумели воплотить.
— А ты чего встал, босяк ободранный?! — взорвался над ухом сильный и раздосадованный голос стража, прервав размышления. — А ну прочь!
Я благоразумно шагнул в сторону, пропуская его. Нет, я не испугался. Просто не хотел привлекать внимания до поры. Вернее, уже привлек, но лишь внимание одной женщины.
Гадалку, наконец, подняли и принялись тормошить, засыпая вопросами. Она немо вращала растрепанной головой, дрожала и силилась что-то произнести. Молодая девушка бранно кричала поодаль, и норовила вцепиться в ее волосы. Но ее оттаскивал тот самый разносчик фруктов, пресекая самое страшное, что только возможно в нашем мире (после конца света). Правильно — женскую потасовку. В длинном рваном разрыве призывно мелькало белое полное бедро. Многие мужчины откровенно пялились туда, с завистью посматривая на простого грузчика. Женщины же взрывались негодованием и злостью при виде того же самого. Хотя в глубине их желаний гнездилась простая зависть. Они бросали строгие взгляды на своих мужчин, и те понуро отводили глаза, прикованные всего лишь к одной ножке. И мечты их рушились, как песчаные замки в прилив.
Но взгляд их приковывала не прелестная девичья ножка, обнаженная волею случая. Они взирали на оголившуюся истину, не так давно плотно скрытую под длинным платьем. Ту самую, которую всегда вожделенно жаждут. Притягательную и неизведанную. Вернее — то оказалась ее малая часть. Она манила длинным разрывом, и фантазии всякого силились продолжить его. Всей истины им вовек не изведать и не познать. Но им было достаточно и этого, дабы жадно сглатывать и наслаждаться видением. Мечтать же о всей истине у многих не хватало духу.
Я тоже посмотрел туда. Но иным взглядом. Хотя я умею смотреть по-всякому. То есть так, как пожелаю. Да, фигура у девицы хороша — ноги стройные, бедра полные. Поднял взгляд выше и тоже остался доволен — голосистая (даже горло видно). Но я подумал о другом. О том, что незримую истину ту она открывает лишь кому-то одному. Самому дорогому, самому любимому, самому достойному. А может и двум друзьям — соперникам, дабы выбрать из них лучшего. Ну, в крайнем случае, в самом крайнем случае — группе избранных. Но не всем, далеко не всем…
Хотя, как знать?
Ведь всякое бывает.
Однако рыжая крикунья меня интересовала меньше всего. Я отвел глаза, и поискал гадалку. Вдруг предсказательница подняла взор, и наши глаза снова встретились. Не знаю, уж что она увидала в моих, но ее глаза расширились до невозможности. В них по-новому полыхнуло пламя недавнего страха. Она на миг оцепенела. И не понимала она, что видит там свое отражение. Но в следующее мгновение ее крупно передернуло, и она принялась пятиться прочь. Я призывно улыбнулся — я не желаю ей зла. Другое дело — не все готовы узнать правду. Да, нечасто встретишь человека без судьбы. Я, по крайней мере, таких не встречал. И гадалка, судя по реакции, с таковым столкнулась впервые. Зрачки ее ошалело метались, тело трясла крупная лихорадка, лоб покрылся холодной испариной.
— Пусти, пусти, потный болван! — визжала тем временем юная девушка, пытаясь вырваться из крепких рук грузчика. Судя по всему, ему понравилось удерживать ее повыше живота. — Я покажу ей, как рвать мое платье. Вчера только пошили…
— Да уймись ты, дуреха! — рокотал в ответ немолодой высокий разносчик.
— Сам дурень неотесанный! — она попыталась лягнуть его, но больно ушиблась косточкой о его колено. — Ууууу! Истукан вонючий! Пусти! Я тоже выдеру ей клок!
— Успокойся! — настойчиво повторял мужик.
— Пусти! — яростно вырывалась рыжая девушка. Копна ее волос распалась веером и дергалась в такт движениям. Ножка то и дело вылетала из разорванной юбки.
— Видишь, плохо ей! — попытался втолковать он, но пылкая мстительница не сдавалась.
— Сейчас станет еще хуже!
— Да…
— А мне, думаешь, хорошо?! — огрызнулась она, скаля ровные белые зубы. — Мне теперь платье чинить…
Но внезапно их перепалка прервалась. Предсказательница снова истошно завопила, перекрыв тем самым все остальные вопли, вскинула руки, будто защищаясь, и стремительно метнулась в сторону. От нее остро пахло безотчетным страхом и паникой. А желания уже запахли безумием.
Она столь проворно рванулась, что никто ничего так и не понял. Никто, даже один невысокий алебардщик, который бранился и отталкивал древком каких-то людей от разбросанных фруктов и репы. Никто, кроме меня. А когда поняли, оказалось слишком поздно.
Раздался омерзительный хряст, судорожный вопль, переходящий в глухой стон и хрип. И предсказательница вцепилась пальцами в окованное железом древко. Стражник ошалело уставился на нее. Угольные глаза пожилой женщины дрогнули и начали закатываться, словно в неземном блаженстве и облегчении. Из уголка рта засочилась тонкая алая струйка. Все ахнули, кто-то вскрикнул, девушка обмякла, мускулистый разносчик ослабил хватку и невольно опустил ее. Все оцепенело взирали на предсказательницу. Их глаза наполнял бескрайний ужас.
В живот гадалки впилось длинное острое жало алебарды.
Наступило кратковременное затишье. Все недоуменно молчали. В том числе и я. Но я не просто молчал — я ждал. И дождался.
Запахло кровью.
Она проступила сквозь цветные одежды и начала капать на каменную площадь. Я замер, наравне со всеми, принюхался и облизнулся. Кровь несла ее последние желания. Она изгоняла жизнь из немеющего тела, но еще несла и облегчение. Словно очищала от губительного яда, смывала старые обиды, или выплачивала какой-то древний обещанный долг…
Гадалка умирала в блаженстве.
Улыбка тронула ее окровавленные губы, когда она подняла на меня прощальный взгляд. Он наполнился благодарностью и непреодолимой грустью. Ей было грустно расставаться с жизнью. Но в то же время она понимала — ее ждет нечто большее. Я тоже отзывчиво улыбнулся. Но никто, кроме нее не приметил моей улыбки. Я постарался сделать так, чтобы меня не заподозрили в злодействе и тем более в злорадстве. Нет, не злорадствую я, когда убиваю людей. Хотя сегодня не я обагрил руки ее кровью, пусть и стал причиной…
