Он осторожно приподнял ещё один документ, чтобы как можно меньше оставлять следов своего вмешательства. И увидел два листа, скреплённые скобой. Надпись гласила: протокол допроса ведьмы с волосами цвета серебра. Сердце так и ухнуло в груди, поскольку и надпись, и бумага были совсем новыми, а ведьмой с серебряными волосами могла быть лишь одна — эльфийка Пипиха!
«Оная ведьма утверждает, что принадлежит к особенному племени, которое исчезло с лица земли много веков тому назад, — начиналось без всяких предисловий. — При том не может внятно объяснить, как представительница исчезнувшего племени может длительное время существовать в отрыве от своего рода. На что допрошенная отвечала, что эльфы, как и волшебники, живут долго — до тысячи и более лет. Таковое утверждение следовало объяснить обыкновенным сумасшествием и отпустить больную, если бы не внешний вид девицы. Её волосы имели ненормальный вид, как будто были отлиты из тончайших серебряных нитей. Врач, присутствующий при допросе отрезал прядь волос и попытался произвести над ними опыты: как-то сжигая их и растворяя в кислоте. Однако никаких реакций, обычных для человеческих волос, не последовало, откуда было заключено со всей уверенностью, что данная девица является подлинной ведьмой и подлежит сожжению. Все глупые слова, которые бормотала осуждённая, посчитали бредом, ибо говорила она о том, что наш край заколдован, что мы и без неё все прекрасно знаем. Она лишь отрицала, что причастна к колдовству. Когда же палач с глумливым видом осведомился у пытаемой девицы, отчего же она не может нам сказать, что послужило причиной зачарованности края, раз уж она живёт так долго (неглупое, надо признаться, замечание), то девица отвечала, что явилась к нам сюда якобы извне. При более детальном допросе ведьма утверждала, будто наш край, включая море и многие окрестные королевства, как бы отделён от прочих земель непреодолимой преградой, которую могут преодолеть (о, что за чушь!) лишь волшебники, подобные ей. То было самое настоящее признание, что и занесено в протокол. По нашему глубокому убеждению, ведьма пыталась заморочить судей, чтобы отвести глаза от своих злодейских деяний, как-то заговорение скота, порча на посевы, наслание вредителей на корнеплоды, отравление колодцев и проча. При требовании назвать своё имя ведьма отвечала что-то невнятное, что-то вроде: ни-ни-на-на. Сама же утверждала, будто бы явилась в пыточные палаты добровольно с целью отыскания себе подобной, следовательно, ведьма не отрицала, что искала ведьму при том не могла убедительно объяснить, как именно она проникла в запертые подвалы. Посему рекомендуем от имени судебной коллегии подвергнуть ведьму обычной процедуре допроса третьей степени с последующим сожжением на костре»
Лён оторвался от документа, волосы его едва не встали дыбом от ужаса, который сквозил из этих строк. Бедная простодушная Пипиха, опять тебя занесло в людскую грязь и мерзость! Здесь царит чудовищная атмосфера средневековья, и надо же было ей явиться в это мрачное палаческое гнездо! Бедная, она думала найти ещё одну эльфийку! Наверно, тосковала по своему племени. Как жаль, что она так внезапно и необъяснимо покинула Лёна, а он хотел у неё спросить про Джавайн! Ведь печальная песня на эльфийском языке, память о котором осталась в Лёне после погружения в историю Гедрикса, говорила о том, что Пипиха знала про Джавайн.
Приглушённый стенами и тяжёлыми портьерами, донёсся из окна звук колокола — долгий, заунывный и тягучий. Это отмечали полночный час, начиная с которого выходить на улицу запрещалось, чтобы ночные кровососы не загрызли. Нарушившему приказ дорога в пыточные подземелья.
Он вспомнил вдруг: Сияр! Забыл же про Сияра! Лунный жеребец вторые сутки стоит в тёмном стойле!
Теперь никакие приказы и никакие угрозы не могли его остановить — Лён сотворил себе завесу незаметности и выскользнул из библиотечного пристроя.
Он не боялся ничего — ни ночных кровососов, ни чёрной стражи. Одних его способностей было более чем достаточно, чтобы избежать любой опасности, не говоря уже о помощи Перстня, который делал своего обладателя поистине неуязвимым. Он остановился и вдохнул свежий ночной воздух, подняв глаза к безоблачному небу, светящемуся миллиардом звёзд, но не было привычной луны на этом фоне, поэтому темнота вокруг казалась тягучей и липкой. Лён сделал шаг, нащупывая туфлями дорожку. Справа возвышалась благоухающая пирамида кипариса, росшего возле двери, от него начиналась кипарисовая аллея, окружающая библиотечный пристрой — это был самый край окультуренной парковой зоны, а далее уже виднелась неясная тьма дубравы, шумящей морем листьев.
Ночь была чудна, в ней сливались запахи всех трав и всех цветов — как будто невидимой рекой несло и смешивало запахи живой природы, которые молодой волшебник любил всей душой, и которые ему неизменно говорили о Селембрис.
Он ещё вдыхал ночные ароматы, как спиной почувствовал бесшумное движение. Стремительно обернувшись, Лён увидел, как от стены здания, из-за кипарисов метнулась крупная чёрная тень — нечто похожее не то на стог, не то на шатёр. Эта штука с дробным звуком резво пронеслась к дубраве и исчезла в темноте.
Вот так раз! Значит, разговоры про ночных охотников вовсе не суеверие! Кто-то поджидал Лёна прямо у двери! Он и выйти не успел, как сделался мишенью ночной твари! Хорошо ещё, что позаботился сразу накинуть на себя завесу, а то бы в движении сразу выдал себя!
Лён вернулся к стене и осторожно, постоянно оглядываясь, направился в обход в сторону хозяйственных построек. Ему надо было отыскать конюшни, чтобы выпустить жеребца погулять, и до рассвета вернуть его обратно. И так следует поступать всякую ночь. Самое умное было вообще не приводить сюда Сияра, а явиться скромно, пешочком — тогда не было бы лишних проблем. Отпустить надо было жеребца до времени на свободу — летал бы он себе ночами под безлунным небом, а не стоял бы в тёмной конюшне!
— Я здесь, — тихо позвал Лёна лунный жеребец из одного стойла, где его скрывала сплошная темнота. Умный конь терпеливо переносил неволю и только есть не мог — сено так и осталось перед ним нетронутым.
— Хоть бы травки пощипать, — признался Сияр, встречая хозяина нежным лобзанием. — Плохо без лунного света.
Лён вдруг осознал, какие лишения терпит дивоярский жеребец по его милости, а он за два дня даже ни разу не наведался к нему! Волшебник открыл задвижку и тихо вывел своего коня. Остальные лошади слегка заволновались при виде незнакомого человека, но умный жеребец что-то им сказал по-своему, и в конюшне снова воцарилась тишина.
