— Тогда кто? — спросил наконец Бертран, и в его голосе впервые прозвучало напряжение. — Это вторая вещь?
Блэз кивнул. Старый гнев снова вспыхнул в нем, тяжелая, незатихающая боль, которая всегда рождалась из этого источника, словно из подземного родника, никогда не пересыхающего. Он ответил откровенно, потому что не мог иначе.
— Мой отец, — сказал он. — От имени короля Гораута.
И был поражен в самое сердце, как он понял позднее, оглядываясь назад, следующими словами, произнесенными в комнате.
— Но это должно быть ужасно для тебя, — горячо произнесла правительница Арбонны.
Все повернулись к ней. Она смотрела на Блэза широко раскрытыми чудными черными глазами.
— Он использовал твоего друга? Из всех возможных убийц? Как он должен тебя ненавидеть! Что такого ты мог сделать, чтобы твой отец так тебя возненавидел?
Блэзу показалось, что он видит в ее глазах бесконечное сострадание, рожденное всей жизнью. И частица его сейчас предназначалась ему. Прошло менее двух лет, вспомнил он забытую историю, после смерти ее мужа. И говорили, что их брак основан на истинной любви, а это большая редкость. Он повернулся, повинуясь безотчетному порыву, и посмотрел на ее племянницу, Ариану. У нее тоже были черные глаза, и лицо ее вдруг стало печальным. А потом посмотрел на ее дочь-жрицу, на лице которой отражалось лишь сосредоточенное напряжение. У нее была еще одна дочь, смутно припомнил он. Она умерла. За этим тоже скрывалась печальная история, которую, возможно, он должен был знать, но не знал. Происходящее в Арбонне не слишком занимало его, пока он рос, воевал и сражался на турнирах.
Он снова повернулся к старой женщине, о красоте которой говорили во всем мире в дни ее расцвета, и увидел, что сейчас, в поздних сумерках ее жизни, в ней появилось новое величие, порожденное горем и горьким опытом. Несмотря на все значение того, что он им только что рассказал, она сначала заговорила о его самой потаенной боли. Даже Рюдель, который так хорошо его знал и который обладал большой хитростью и умом, не подумал о том, что сразу же поняла Синь де Барбентайн.
В комнате было тихо; в отдалении они слышали последние звуки отшумевшего карнавала. Блэз спросил себя, действительно ли она хочет получить ответ на этот вопрос. И сказал грубо:
— Некоторые люди не могут смириться с тем, что им отказывают. В чем угодно. Полагаю, отказ сына ранит глубже всего остального. Мне предстояло стать священником, стать преемником отца среди старейшин Коранноса. С этого все началось. Было и другое. Я не безгрешен.
— Ты его оправдываешь? — Она задала этот вопрос мрачным голосом.
Блэз покачал головой.
— Не в этом дело. — Он поколебался. — Мы в семье жестоки друг с другом. Моей матери не следовало умирать.
— Во время твоего рождения?
Было странно говорить с правительницей Арбонны о таких вещах и все же, с другой стороны, неожиданно уместно. Он кивнул.
Она слегка склонила набок голову характерным жестом.
— Ты действительно считаешь, что она что-либо могла изменить? В Горауте?
— Мне нравится в это верить, — ответил Блэз. — Мы ничего не можем знать о таких вещах.
— Мертвые могут влиять на нас, и очень сильно, — тихо заметил Бертран де Талаир.
Блэз и женщины повернулись к нему. Герцог выглядел странно рассеянным, обращенным внутрь себя, словно он вовсе не собирался этого говорить, словно это открывало его больше, чем он бы хотел. Блэза посетило еще одно воспоминание в эту ночь неумолимых, непрошеных воспоминаний: темная лестница в замке Бауд поздно ночью, фляга сегвиньяка, передаваемая из рук в руки, печальная усталость на лице мужчины, только что соблазнившего женщину, с которой даже не был знаком две недели назад.
— Они могут также увести тебя от живых, — сказала жрица Беатриса, и в ее голосе Блэз услышал резкость, которая подсказала ему, что они с герцогом не впервые обсуждают этот вопрос. Эти люди давно знают друг друга, напомнил он себе. Бертран сжал губы.
— Мысль любящей сестры, — холодно произнес он. — Снова будем обсуждать семейные дела?
— Больше двадцати лет прошло, так что я бы назвала эту мысль зрелой, — ответила невозмутимо верховная жрица. — Скажи мне, господин, какой наследник правил бы твоими землями, если бы эта стрела тебя прикончила сегодня вечером? И если Адемар Гораутский решит двинуть армию на юг, как ты считаешь, ненависть между Миравалем и Талаиром сделает нас сильнее или слабее? Умоляю тебя, поделись с нами своими мыслями. Прошу прощения, — прибавила она с едким сарказмом, — что задаю вопросы о сегодняшнем мире, а не прошу исполнить нежные стихи двадцатилетней давности.
— Достаточно, — резко произнесла Синь де Барбентайн. — Прошу вас. Или вы оба заставите меня почувствовать, что я слишком долго живу на свете.
Ариана перевела разговор на другую тему.
— Более чем достаточно, — тихо произнесла она, потянувшись за своим вином. Она отпила глоток и не спеша поставила кубок. — Это надоевший, старый спор, а новые дела требуют нашего внимания. Прежде всего, наш бородатый друг. — Темные глаза испытывающе посмотрели на Блэза. — Это так? — спросила она напрямик. — Ты — друг?
Он был готов к этому вопросу.
— Я — коран-наемник на службе у герцога Талаирского, — ответил он. Правильный ответ, профессиональный.
— Этого недостаточно, — хладнокровно возразила Ариана. — Уже недостаточно. Твой отец заплатил четверть миллиона золотом, чтобы убить твоего нанимателя. Боюсь, тебе придется выбирать, стать чем-то большим. Или чем-то меньшим. Точно так же, как Рюдель Коррезе — не просто еще один убийца среди многих, его имя и происхождение создают необычные проблемы, то же можно сказать о твоем имени и происхождении. При данных обстоятельствах они создают еще больше проблем. Может начаться война. Ты не хуже нас понимаешь последствия того, что Гораут уступил земли по договору у Иерсенского моста. Сын Гальберта де Гарсенка не может оставаться в Арбонне в качестве обычного корана, как и Бертран не может притворяться просто еще одним трубадуром, который пьянствует и играет в кости в «Льенсенне». — Ее голос звучал ровно и точно, такой тон бывает у командующего на поле боя.
И то, что она сказала, было правдой. Он это понимал, и к нему снова вернулись прежний гнев и обида. Это снова случилось: куда бы он ни поехал в этом мире, один или в чьем-то обществе, тайно или открыто щеголяя своей репутацией в бою или на турнире, его отец всегда оказывался там вместе с ним или раньше него, запирая засовы и захлопывая двери, тенью, заслоняющей свет.
Блэз осознал, что его пальцы сжаты в кулаки. Он медленно заставил их разжаться. Сделал глубокий вдох и повернулся к герцогу.
