— И кто она была? — не без интереса спросил профессор, поднимая ноги из ледяной воды и отряхивая их.
— Хорошенькая воспитанная особа из такого же знатного рода, как и мой. Хотя нет… Даже не так. Она была не просто хорошенькой. Она была обворожительной…
Альв запнулся, но, будто взяв себя в руки, вновь заговорил:
— А ведь все начиналось так прозаично. Едва я вернулся с обязательной военной службы и отметил получение имени второго полувека, как старейшины моего рода уже подыскали мне невесту. Это была она. Мелладения из рода старейшины Визгардца. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда, как неосторожные юнцы. И, казалось, что с каждым днем мы любили друг друга только больше — горели от своей страсти, теряли самих себя в этих чувствах… Несколько лет, согласно традициям, я ухаживал за ней, доказывал ее роду серьезность своих намерений. Все уже шло к тому, чтобы во всеуслышание объявить о дате сочетания. Близилась самая длинная ночь в году, Ночь Памяти, когда почти весь Лес должен был собраться в Заветной Роще, в Шиаруме, чтобы помянуть ушедших… И там мы готовились перед слившимися с землей предками рассказать о грядущем торжестве.
Замолчав, Бриасвайс понурил голову. Он мягко поглаживал хвост ручной крысы, устремив пустой взгляд в воду. Не выдержав, Аш спросил:
— Ну, и что было дальше?
— Дальше?.. Мелладения со своей семьей уехала в Шиарум, а я задержался в столице. В тот же день отец вызвал меня в свой кабинет и в приказном тоне объявил, что я немедленно отправляюсь с ним в пограничную крепость Ауремналон. Синклит назначил его комендантом, и отец намеревался сделать меня своей правой рукой. Он всегда надеялся, что мое будущее будет связано с военной службой, как и у него самого. И решение старейшин рода о женитьбе его не устраивало. Он увез меня силой к северным границам Леса вопреки всему.
— Ты успел послать весточку Мелладении? Она знала, что произошло? — приглушенным голосом поинтересовался Ашарх, завороженный искренним рассказом альва.
— Только когда я уже прибыл в Ауремналон, мне удалось написать ей. Она была в ужасе. Просила меня сбежать, даже намеревалась сама отправиться к границам, лишь бы быть рядом. Но отец, будто предчувствуя мои настроения, поставил меня во главе небольшого разведывательного отряда и отправил к самым ифритским землям. Я оказался отрезан от мира, ползал в пыли и грязи вместе со своими солдатами, подбираясь к имперским лагерям, мечтая лишь об одном — скорее вернуться в столицу хоть на месяц, чтобы увидеть любимую.
— Мне кажется, я знаю, что было дальше.
— Да, я уже говорил тебе раньше. Я попал в плен. Нас тогда засекли. Перебили всех моих ребят одного за другим. Ксоло разорвали выживших, растерзали раненых на куски. Ифриты пробили мне грудь в двух местах. — Альв указал на старые едва заметные шрамы на ребрах и возле ключицы. — Я чудом мог дышать, и они забрали меня едва живого в лагерь, бросили в клетку. Знали, что я командир отряда, так еще и по-ифритски мог слабо говорить. Это я сейчас так хорошо на нем треплюсь, а тогда понимал очень немногое. Но все равно я был им нужен.
Ашарх заворочался на мшистом камне, подбирая под себя заледеневшие ноги. Рассказ становился все мрачнее и безрадостнее, как и лицо Бриасвайса.
— Они держали меня в плену почти год. Сначала спрашивали о новом коменданте и планах по обороне крепости, после полезли в дела Синклита, о которых я почти ничего не знал. Они жгли мне волосы, выдергивали ногти раз за разом, едва те отрастали, заставляли глотать масло, пока живот не становился похожим на шар. Первое время я ждал и надеялся. Ждал шанса на побег, надеялся, что мой отец придет и вызволит из плена. Но ифриты не отпускают добычу, а альвы не выходят за пределы Леса. И тогда я впервые задумался над тем, за что я умру. Я не понимал, почему должен терпеть эти пытки, почему должен молчать о делах Леса, когда Лесу нет до меня дела, а имперцы в открытую смеются над альвами, называя нас «сношающимися с деревьями»… Я многое узнал, пока висел на дыбе. Знаешь, человек, весь мои собратья наивно считают, что ифритам нужен Лес, нужны наши хацу ради их крепкой древесины, но на деле все обстоит совсем не так. Имперцам нужны земли альвов не для того, чтобы выжечь их, а чтобы возделать. Это благодатный плодородный край, и из него можно сделать процветающую урожайную область.
— Не думаю, что Синклит согласился бы с тобой в суждениях…
— Синклит всегда не желает делать то, что было бы лучше для Леса, человек! Они до сих пор верят, что Ивриувайн — это одни только хацу. Но Ивриувайн — это живые альвы, это развитые города и общество! Страна и народ должны процветать, обогащаться, а не трусливо прятаться за стенами. Лес — это устаревший символ нашего давно забытого бога, он не должен быть на первом месте. Покуда альвы слушаются стариков и пекутся о бездушных деревьях, Ивриувайн никогда не выиграет эту войну, никогда не станет богатой землей и будет просто век за веком оттягивать неизбежное.
— Все это ты понял, пока был в плену? — с сомнением спросил Аш, отгоняя от лица мошкару и с опаской поглядывая на своего распалившегося собеседника. Эта тема его явно волновала, и он давно мечтал выговориться, судя по тому, какой поток слов изливался из него без остановки.
— Я много слушал ифритов, человек. И сделал определенные выводы. В некоторых вещах эти имперцы не так уж и не правы, пусть даже мои собратья не похвалят меня за такое мнение.
— Они пытали тебя почти год, а ты им… благодарен? — не поверил своим ушам профессор.
— Пытки не продолжались год, лишь несколько месяцев, пока я был еще интересен имперцам. После меня отправили на работы, а, как только они расслабились, приняв меня за послушного пленника, я сбежал и сумел вернуться в Ауремналон.
— Просто так сбежал? Говорят, ифриты безмерно жестоки к своим рабам и сбежать от них практически невозможно. Потому что шанс может и не представиться, а второй попытки и вовсе не будет — ксоло оторвут тебе голову.
— Мне повезло. Я долго их изучал, ждал своего часа. И сумел вернуться домой.
Поняв, что никаких подробностей он не дождется, Аш обиженно вздохнул.
— Но хотя бы что было дальше с тобой и Мелладенией? Вы встретились вновь? — спросил профессор, пощелкивая суставами своих пальцев.
— Ну, как встретились… Когда я попал в крепость, мой отец не пришел в восторг от возвращения своего сына. На меня надели кандалы, бросили в темницу и еще почти месяц подвергали всевозможным проверкам, пытаясь вызнать, не стал ли я перебежчиком, не завербовали ли меня ифриты. То еще удовольствие, скажу я тебе, человек. Когда ты целый год провел по колено в моче и говне у врага в плену, а дома тебя ждет лишь презрение и недоверчивые взгляды вкупе с новыми истязаниями. И в один из дней отец показал мне письмо, в котором говорилось, что Мелладения успешно вышла замуж за одного столичного винодела знатных кровей.
— И ты поверил этой бумаге? — не выдержал Ашарх, даже подскочив на месте от негодования. — Ее вполне мог подделать твой отец, учитывая, как он не хотел твоей женитьбы!
— Ты совсем меня на придурка держишь, человек? — Альв злобно блеснул глазами. — Это было первое, что я подумал. Но через неделю ко мне в тюрьму приехала сама Мелладения. Прекрасная, как и всегда. Прекрасная и совершенно чужая. Я сидел на голом каменном полу в кандалах, вонявший, как зловонное болото, покрытый струпьями и болячками, а она возвышалась надо мной по ту сторону решетки, с головы до пят в гоблинских драгоценностях и нефритовых украшениях, благоухавшая, как цветок плюмерии. Вот она! Королева моих грез! Стояла передо мной, несравненная и недоступная, принадлежавшая другому мужчине.
— Как же так?..
— Она сказал мне, что ждала. Но любая надежда, если ее не подпитывать, рано или поздно иссыхает. Она боялась, что ее красота скоро завянет и, с подачи старейшин, выбрала себе нового жениха. А когда узнала о моем возвращении, то не нашла в себе сил что-то изменить. К тому же по всему Лесу тогда ходили сомнительные слухи обо мне, и на ее репутацию и репутацию ее рода такой брак лег бы темным пятном.
