– Все же утряслось, – неуверенно проговорил Поляков и потащил меня за рукав к автобусной остановке. Остановился и крикнул: – Я же боялся, что и меня в психушку упрячут! Надо было время выиграть, вот и брякнул, что в голову пришло.
Стоценко плюнул нам вслед и зашагал в другую сторону.
Привыкнув к столь странному головному убору, выполняющему функции заземления, или, как говорил Поляков, экрана, я удивился, когда не обнаружил на его голове алюминиевой конструкции.
– Камос перестал охотиться за тобой? – спросил я с порога.
– Сетка. – Он нагнул голову. – Видишь?
В его волосах я разглядел тончайшие волокна сетки. Первым делом он заставил меня выпить кружку воды из своего бочонка.
– Еще раз придешь, еще выпьешь – и навек о всех болезнях забудешь. Хоть голым задом садись в снег.
– Такую сетку, – я прикоснулся пальцами к его волосам, – можно было бы в обыкновенную кепку вшить, чтоб не пугать народ шляпой… В твоем сочинении Милка беременная. Или это для художественности?
Поляков глянул на меня испуганно, как мне показалось.
– Сынок родился – три кило двести. Мы недавно квартиру получили. – Он отвернулся, сделав вид, что вглядывается в окно. – Сына к Милкиным родителям отправили.
«Врет», – подумал я. Ребенка у Милки нет и никогда не было. Слава Богу, не так трудно отличить рожавшую женщину от нерожавшей. Хотя… Какой из меня знаток. Но не верю, что можно сохранить такую тоненькую талию, родив ребенка.
– Старушка… Ты так и не рассказал: что за чертовщина творилась в ее квартире? И откуда ты узнал, что именно в ее комнате будет раскачиваться люстра и ломаться карандаш?
– Стеша передала… Помнишь Стешу? Жена Якова… Ну?..
– Постой, постой. Уж не та ли кикимора с куриными ногами?
– Птичьи ножки. И довольно красивые, – неожиданно громко сказал он, повернув лицо к книжному шкафу.
«Что он это?» – подумал я, следя за его взглядом, упершимся в антресоли. Одна из дверц приоткрылась, в глубине виднелись пестрая тряпица и клубки с голубой шерстью.
– Пусть будут птичьи, – сказал я, удивленно взирая на замершего Полякова. – Но что за тайны мадридского двора?
– Стеша, ты хочешь поговорить с этим человеком? – спросил хозяин квартиры, продолжая смотреть на антресоли.
Послышался стук: два удара по чему-то деревянному.
– Согласна! – радостно оживившись, сообщил Поляков и повернулся ко мне. – Она согласилась! Ну?
– Чего – ну? Кто согласился? – Мне сделалось не по себе: а не поехала ли крыша у старателя?
– Спрашивай! – Поляков дружески сжал мой локоть. – Смелее. Что хочешь. Но ответ будет только «да» и «нет».
Он, наверное, затеял какую-то игру, правил которой объяснять не собирался. Я уже хотел было заторопиться домой, но что-то сдерживало.
– Может, в другой раз как-нибудь? – растерянно проговорил я, подумав, что у Полякова сейчас начнется приступ безумия. Почему-то вспомнилась баба Аня, собравшаяся уходить в космос… И услышал стук по дереву – один раз.
– Нет! Тебе не надо уходить, – прокомментировал деревянный сигнал Поляков. – Оставайся и спрашивай еще.
– Ба-ра-баш-ка! – утирая ладонью вспотевший лоб, догадался я. – У тебя живет барабашка. Верно?
– Стеша же, Стеша с тобой разговаривает! Она охраняет меня. Это, – он показал пальцем на висящую на гвозде у двери шляпу, – дело ненадежное. – Он вновь кивнул на антресоли: – Ну?
У меня есть заначка, хранящаяся во втором томе Тургенева, – жена терпеть не может этого писателя…
– Больше сотни? – спросил я, имея в виду заначку. Конечно, шансов ответить правильно пятьдесят процентов, но все же.
«Нет», – стукнула один раз Стеша, если верить, что именно она пряталась в антресолях. И я облегченно вздохнул – не угадала. Однако, чтоб не обижать Полякова, сделал вид, что ответ правильный.
– Теперь понял?.. Я же тебе говорил. Говорил! – Поляков бесцеремонно толкнул меня в грудь.
– Можно на тебя посмотреть? – спросил я, отойдя от старателя на безопасное расстояние.
«Нет».
– В каком кармане лежит мое журналистское удостоверение? В правом?
Тишина. Больше минуты в комнате тихо.
– Чего она? – спросил я, проверяя карманы. – Елки-палки, дома оставил! – Мне хотелось задать еще несколько вопросов, чтобы точно определить место, из которого исходит звук. Я уже подошел к открытой дверце, протянул руку и осторожно потрогал пеструю ткань в глубине. – Поляков написал правду?
«Да», – без задержки ответила Стеша.
– Надо бы пригласить специалистов… «Нет».
– …Чтоб они разобрались: может, тут рычаги спрятаны или человек за стеной. Боишься спецов?
Тишина.
Я еще раз повторил вопрос, но антресоли молчали.
– Больше не станет разговаривать, – прошептал Поляков. – Не любит, когда дурацкие вопросы задают, не в обиду будь сказано.
– Если бы на нее хоть одним глазком глянуть…
– Не всякому, – шепнул Поляков, легонько подталкивая меня к двери. – Ты иди, иди, не то… – Он кивнул на бочонок.
Стоящая на бочонке кружка поднялась и зависла в воздухе. Кто-то невидимый встряхнул ее… Брякнул коготь…
Я торопливо вышел из комнаты – мало ли…
Однако, когда Поляков вышел следом и закрыл инкрустированную металлом дверь, я подошел к той, что вела в соседнюю комнату.
– Большая у тебя квартира. Никогда не видел подобной, – сказал я, взявшись за бронзовую ручку.
– Не хитри. – Поляков усмехнулся. – Загляни и сюда. Входи, входи, не стесняйся. Убедись, некому здесь стучать.
Пустая комната, если не считать керамического горшка с комнатным растением посредине и шелковых занавесок на окнах.
– Красивые цветы! – Я замер, любуясь цветущим растением. – Как называется?
Леший бы побрал миллионеров, имеющих возможность использовать для единственного цветка – пусть даже красивого – целую комнату, а не, скажем, подоконник, как принято в условиях обычной квартиры.
– Тот самый. – Поляков показал пальцем на потолок. – Индикатор; значит, жив ребенок.
– Ребенок? – переспросил я. – Да, понимаю. – И вспомнил кобольдов и беременную женщину, героев романа, написанного старателем. – Не хочешь ли ты сказать, что в горшке цветущий папоротник?.. Я плохо разбираюсь в комнатных растениях, но… похоже, похоже. – Я подошел, опустился на колени и, понюхав листья, внимательно осмотрел стебель: не муляж ли? Но никаких признаков, указывающих на фальсификацию, не обнаружил. И пахнет папоротником.
– Если желаешь, покажу документ, составленный по моей просьбе известным в Финляндии ботаником. Там четко и ясно написано, что данное растение является уникальным, потому что в нем соединились две разновидности папоротников – мужской и женский. – Поляков смерил меня долгим взглядом. – Да, этот гибрид, как представляется ботанику, не должен цвести, но… Ты же сам видишь! Может ли производное от двух папоротников быть крапивой?!
