С этими словами хан вывел своего коня из пышных зарослей цветущих акаций, просвирника и вишен. Едва два друга вышли на простор, как остановились, с изумлением глядя на открывшуюся перед ними дивную картину. С этой стороны холма открытое пространство выглядело совсем иначе, нежели когда они вошли под зелёный кров старого дворца.
С горки было видно очень хорошо, как простиралась далеко вперёд широкая и плоская равнина сплошь заросшая травой и яркими головками степного мака. Красные, оранжевые, лиловые и жёлтые цветы колыхали головами под лёгким ветром. С неба уже бежали тучи, но солнце ещё било меж их несомкнутых краёв — картина восхитительная и столь же нереальная: густая синева клубящихся хранилищ вод, окаймлённая горящим солнечным золотом по краю, и тени их, бегущие по сохранившей зной земле. Но не это изумило путников: вдали, на краю каменного обрыва, за которым синевой плескало море, стоял великолепный замок — высокие сводчатые переходы, крутые стрелы башен — всё походило на лёгкое, воздушное кружево, висело в воздухе, парило над землёй — чудесный, изумительный, невозможный зодческий каприз! А от высоких кружевных ворот, приветливо распахнутых навстречу вечеру, двигалась прекрасная процессия, сплошь состоящая из молодых девиц. Пестрели шарфы на ветру и развевались яркие одежды, трепались кудри, украшенные нежными цветами — это был поход сказочных красавиц, одетых лишь в газ и кисею.
— О, это как раз то, чего я и желал! — воскликнул хан Ратмир и поторопил коня спуститься с горки. Там он ястребом взлетел в седло и, обернувшись, нетерпеливо махнул рукой волшебнику: чего, мол, тянешь? давай скорее!
— Н-да, наш хан прекрасно адаптирован к среде. — заметит сам себе волшебник. — Давай и мы, моя дражайшая кобыла, последуем за приглашением к ночлегу. Глядишь, успеем доскакать до постоялого двора, пока с небес не сорвало закрышки.
Тут он спустился и погнал вслед за Ратмиром. А тот уж оказался в толпе прекрасных юных пери — две пери на руках, одна уселась сзади и охватила хана нежными руками за стройный стан. С него стащили шапку, руками расчёсывая длинные густые кудри. Те девы, которым не досталось места на ханском жеребце, любовно глядя на степного ястреба, ведут его коня на поводу и гладят белыми руками пыльные сапоги Ратмира с загнутыми по-степному носами и золотыми каблуками.
При виде второго гостя девушки возликовали. И Румистэль, сам не заметил как вдруг очутился среди кокетливых объятий, пламенных лобзаний, страстных вздохов и лепета ароматных уст. Он и не думал им сопротивляться — обхватил покрепче сразу двух девиц и поехал в окружении прекрасного воинства к воротам замка — сдаваться на милость победителя.
За окнами рычала и металась буря, с небес летели огненные стрелы, и копья бледные дождя пронзали, рвали и трепали зелёный холм, где только час назад два друга наслаждались миром и покоем. Но здесь, под сводами волшебного дворца, ни хан Ратмир, ни его друг волшебник, не ощущали ни в малейшей мере безумства диких шквалов и бешенства стихий.
Здесь было всё прекрасно — богатое убранство, ковры, в драгоценных вазах пышные цветы, и даже сад под разноцветною стеклянной крышей — покой, уют, тепло и нега. Восхитительные розы наполняли томным ароматом чертоги удовольствий. Но пуще всех украс дворца служили необыкновенной красоты девицы. Все, как одна, собою хороши, но всякая — иначе. От чёрных локонов до золотых кудрей, от чёрных глаз — до небесной сини, и все одеты так легко, что ткань прозрачная не столько закрывает, сколько открывает все потаённые девичьи чудеса.
С Ратмира совлекли уже не только шапку, но и расшитое золотом и драгоценным камнем одеяние, с него стащили сапоги. И теперь толпа восхитительных танцовщиц увлекала его под пение цитр и мандолин к благоухающему водоёму, в котором среди парящей розовой воды плавали лепестки магнолий, роз, цикламенов, лилий и апельсиновых цветов.
Ратмир уже забыл про друга — он нежно обнимал всех юных дев, всех ласкал и всем дарил свои лобзания. Все вместе они вошли в бассейн и стали весело смеяться, шалить, нырять, бросаться лепестками, плескать водой и наслаждаться.
— Ну что ж ты, Румистэль? — прошептали на ухо волшебнику прекрасные уста, и он почувствовал, что совлекается с него его одежда, как будто кожа старая оставила его.
— Ты что же, Румистэль? — насмешливо спросил Ратмир, укрытый волосами дев, как разноцветным плащом. — Боишься женщин?
— Оставь, Ратмир. — небрежно отвечал тот. — Тебе ли знать, как много женщин видел я в своих скитаниях под солнцами миров!
Он сбросил с себя последнюю одежду, открыв перед глаза всех дев своё стройное, худощавое тело с прекрасно вылепленными мышцами, и, схватив в каждую руку по прекрасной пери, бросился в роскошный водоём.
Они весело так проводили время, резвясь и отдыхая, наслаждаясь изумительной едой, которую им подносили прямо в воду на золотых подносах, подавали пищу благоухающими пальцами ко рту, поили из чудесных кубков и за каждый съеденный кусок благодарили поцелуем.
Вот, наконец, уставшие и одновременно возбуждённые от ласк волшебных пери путники оказались каждый в своей спальне.
Из-за занавеса доносились раскаты высокого смеха, переливчатый баритон, звуки мандолин, песни, восторги, возгласы, весёлый визг — Ратмир умел всех сразу завлекать. Недаром сын степей привык привольно чувствовать себя в гареме. Радмиле предстояла участь занять одно из многих мест.
Так подумал Румистэль, едва на некоторое время оказался один в своей спальне. Он лёг на широкое, необыкновенно сладостное ложе, вдохнул ароматы множества цветов, покойно вытянулся и взглянул на завешенный бесценной кисеей дверной проём. Оттуда, сопровождаемая тихим пением и запахом курильниц, вошла прекрасная и нежная гурия. Застенчиво взглянув на юношу, она откинула и без того прозрачное покрывало, представясь в пленительно бесстыдной наготе. Медные волосы с красноватым отблеском густой тяжёлой волной спадали ниже талии. А глаза её, неотрывно и с восторгом глядящие на гостя, искрились яркой синевой.
— Иди ко мне, моя невозможная мечта. — тихо проговорил волшебник и протянул к ней руку, и погрузился в бесконечность и краткость ночи, напоенной лаской, страстью и неистовством — всем, кроме лишь одной любви.
* * *
Однако, едет Еруслан среди полей, среди лесов, минует тёмные овраги, переплывает быстрые потоки вод, лишь сторонится гор. И понемногу сомнение его одолевает: а точно ли идёт он в этот раз, не сбился ли опять с пути? И то сказать, что нет советчика у витязя с собою. Был мелкий серенький клубок — довёл до мостика и в речку закатился. Был сон скитальцу — указала путь волшебница чужих земель. Но мир велик, а у света четыре стороны — куда же путь ведёт? И вот забрался путник в такое дикое местечко!
