выдернул его сердце из тела. До него не доходило, что он не ступит на родной берег еще много лет, если вообще ступит. Он не знал, что делать с этим фактом. Слово «потеря» было неадекватным. Потеря означала лишь недостаток, отсутствие чего-то, но оно не отражало всей полноты этого разрыва, этого ужасающего отрыва от всего, что он когда-либо знал.
Он долго смотрел на океан, безразличный к ветру, смотрел до тех пор, пока даже воображаемое видение берега не исчезло.
Первые несколько дней плавания он провел во сне. Он все еще поправлялся; миссис Пайпер настаивала, чтобы он ежедневно прогуливался по палубе для поддержания здоровья, но поначалу ему удавалось лишь несколько минут за раз, прежде чем ему приходилось ложиться. Ему повезло, что он не испытывал тошноты от морской болезни; детство, проведенное в доках и реках, приучило его чувства к зыбкой неустойчивости. Когда он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы проводить целые дни на палубе, ему нравилось сидеть у перил, смотреть на беспрестанные волны, меняющие цвет с небом, и чувствовать океанские брызги на своем лице.
Иногда профессор Лавелл беседовал с ним, когда они вместе прогуливались по палубе. Робин быстро понял, что профессор был точным и немногословным человеком. Он предлагал информацию, когда считал, что Робин в ней нуждается, но в остальных случаях он был рад оставить вопросы на потом.
Он сказал Робину, что по прибытии в Англию они будут жить в его поместье в Хэмпстеде. Он не сказал, есть ли у него родственники в этом поместье. Он подтвердил, что платил мисс Бетти все эти годы, но не объяснил почему. Он намекнул, что был знаком с матерью Робин, откуда и узнал адрес Робин, но не уточнил характер их отношений или как они познакомились. Единственный раз он признал их знакомство, когда спросил Робина, как его семья оказалась в той хижине на берегу реки.
Когда я их знал, они были зажиточной купеческой семьей, — сказал он. У них было поместье в Пекине, прежде чем они переехали на юг. Что это было, азартные игры? Полагаю, это был брат, не так ли?
Несколько месяцев назад Робин наплевал бы на любого за то, что тот так жестоко отзывается о его семье. Но здесь, один посреди океана, без родственников и ничего не значащего имени, он не мог вызвать в себе ярость. В нем не осталось огня. Он был только напуган и очень устал.
Как бы то ни было, все это совпадало с тем, что рассказывали Робину о прежнем богатстве его семьи, которое было полностью растрачено в годы после его рождения. Его мать часто и горько жаловалась на это. Робин не знал подробностей, но история была похожа на многие истории упадка в Китае времен династии Цин: стареющий патриарх, распутный сын, злобные и манипулирующие друзья и беспомощная дочь, которую по какой-то загадочной причине никто не хотел брать в жены. Когда-то, как ему рассказывали, он спал в лакированной кроватке. Когда-то они пользовались услугами дюжины слуг и повара, готовившего редкие деликатесы, привозимые с северных рынков. Когда-то они жили в поместье, где могли бы разместиться пять семей, а по двору бродили павлины. Но все, что Робин когда-либо знал, — это маленький домик у реки.
Моя мама говорила, что дядя потерял все их деньги в опиумных домах», — сказал Робин. Должники арестовали их имущество, и нам пришлось переехать. Потом дядя пропал, когда мне было три года, и остались только мы, мои тети, бабушка и дедушка. И мисс Бетти».
Профессор Ловелл издал ни к чему не обязывающий звук сочувствия. «Это очень плохо».
Кроме этих бесед, профессор проводил большую часть дня в своей каюте. Они видели его лишь изредка в столовой на ужинах; чаще миссис Пайпер приходилось наполнять тарелку харттаком и сушеной свининой и относить ее в его комнату.
Он работает над своими переводами», — сказала миссис Пайпер Робину. Он всегда собирает свитки и старые книги во время этих поездок, понимаешь, и ему нравится начинать переводить их на английский, прежде чем он вернется в Лондон. Там его так много заставляют работать — он очень важный человек, член Королевского Азиатского общества, знаешь ли, — и он говорит, что морские путешествия — единственное время, когда ему удается побыть в тишине и покое. Разве это не забавно? В Макао он купил несколько прекрасных рифмованных словарей — чудесные вещи, хотя он не разрешает мне их трогать, страницы такие хрупкие».
Робин был поражен, услышав, что они побывали в Макао. Он не знал ни о какой поездке в Макао; наивно полагая, что он был единственной причиной, по которой профессор Лавелл вообще приехал в Китай. Как долго вы там были? В Макао, я имею в виду».
О, две недели с небольшими изменениями. Было бы всего две, но нас задержали на таможне. Они не любят пускать иностранных женщин на материк — мне пришлось одеться и притвориться дядей профессора, можешь себе представить!».
Две недели.
Две недели назад мать Робин была еще жива.
Ты в порядке, дорогой? Миссис Пайпер взъерошила его волосы. Ты выглядишь бледным.
Робин кивнул и проглотил слова, которые, как он знал, не мог произнести.
Он не имел права обижаться. Профессор Ловелл обещал ему все и ничего ему не должен. Робин еще не до конца понимал правила этого мира, в который ему предстояло войти, но он понимал необходимость благодарности. Почитания. Нельзя злить своих спасителей.
Хотите, я отнесу тарелку профессору?
Спасибо, дорогой. Это очень мило с твоей стороны. Встретимся после этого на палубе и посмотрим, как садится солнце».
Время расплывалось. Солнце всходило и заходило, но без регулярной рутины — у него не было ни обязанностей по дому, ни воды, за которой нужно было ходить, ни поручений, которые нужно было выполнять, — дни казались одинаковыми независимо от часа. Робин спал, перечитывал свои старые книги и бродил по палубе. Время от времени он заводил разговор с другими пассажирами, которые, казалось, всегда были в восторге, слыша почти идеальный лондонский акцент из уст этого маленького восточного мальчика. Вспоминая слова профессора Ловелла, он очень старался общаться исключительно на английском языке. Когда появлялись мысли на китайском, он их отбрасывал.
Он подавил и свои воспоминания. Жизнь в Кантоне — его мать, бабушка и дедушка, десятилетие беготни по докам — все это оказалось на удивление легко отбросить, возможно, потому, что этот переход был таким резким, а разрыв таким полным. Он
