приближались к нулю. «Жук» катился по темным дорогам вдоль лесков и придорожных плетней, а Земба всматривался во тьму, которую пронзали фары, пытаясь хоть что-нибудь в ней рассмотреть.
Он нашел две пустые и темные базы отдыха, покинул их под лай тощих псов и прощальные взгляды слегка увядших цветов. И хуже всего, он не имел понятия, где находится. А свернул уже столько раз, что читать атлас было глупо и бессмысленно.
Первое табло располагалось на обочине и выглядело подозрительно прилично. И имело даже собственную подсветку. В стране ржавой проволочной сетки, трухлявых досок, грязных окон и диких лесов от такого демонстративного образчика лучшего мира дыхание замирало в груди.
Земба притормозил и прочитал надпись: МОТЕЛЬ «САРГАССО» 0,5 км, а под ней обнадеживающее «открыто весь год». Он двинулся вперед, надеясь, что у него достанет денег на ночлег, и поднажал. Теперь, когда было найдено какое-то решение, он внезапно почувствовал давно забытый вкус к приключениям.
Следующие полкилометра он проехал среди выползающей из лесу темноты медленно, внимательно всматриваясь в обочины.
Вывеска колыхалась на двух цепях, стилизованная стрелка указывала на прилегающую дорожку, та стремилась в лес от шоссе и была усыпана щебнем.
«Саргассо». Ему нравилось это название. Подходящее место для потерпевшего кораблекрушение.
Гравийка вела через темный сосновый лес, который стекал дождем, пах хвоей и мокрыми грибами. Земба очень давно не был в лесу и подумал, что если сможет здесь задержаться, то завтра пойдет на прогулку. Конечно же, сразу же нужно будет ехать дальше. И речи не могло быть о том, чтобы остаться в мотеле на несколько дней.
Прожектора осветили блестящие белые ворота, перекрывающие дорогу, и флуоресцентный знак, закрепленный в середине знака «стоп». Ворота были заперты. «Начинаются ступеньки», — подумал Земба. И в этот момент над воротами зажегся галогеновый рефлектор, раздался приятный гонг на три тона, а решетка мягко отъехала в сторону, пропадая где-то в кустах. Чудеса.
Мотель наводил на мысль о телевизионных программах, о миллиардных аферах или о сериалах из жизни высших слоев общества. Он мог бы напоминать большой притягательный охотничий домик, если бы каждая, даже самая незначительная деталь в нем не была бы такой элегантной и роскошной.
Внутри было светло, тепло и уютно, хоть нарочитая роскошь интерьера кричала у нуворишах. Все обшито деревом, везде кожа, бронза — охотничий стиль за сумасшедшие деньги.
«Это какое-то недоразумение, — подумал испуганный Земба, с одежды которого текло, он чувствовал себя как странствующий попрошайка. — Я посижу в кафе за чашкой чая или, может, смогу подремать в кресле или в гараже. Или, может, все-таки мне уйти».
Огромный жирный персидский кот, декоративно развалившийся на черной жесткой шкуре дикого кабана, поднял на Зембу и его багаж полный презрения взгляд аристократа и вернулся к прерванной дреме.
Всю ширину стойки портье оккупировала группа шумящих счастливых англичан. Пол был заставлен саквояжами и зачехленными охотничьими ружьями. Трое подбивали клинья к девушке-портье, дурачась, словно странствующий цирк Монти Пайтона, двое других тузили друг друга, делая вид, что дерутся.
Пятерка расслабленных на каникулах британцев. Им не мешал неприлично богатый интерьер, они не боялись возвращаться домой, они не были уже много лет загнанными жизнью. Они были так демонстративно нормальны, что становилось нехорошо.
— Я вас слушаю. — Девушка-портье удостоила Зембу взглядом синих глаз.
«Увы, но я женат…»
— Сколько стоит свободная комната?
— Вы один?
«Да, и мне так одиноко…»
— Да, на одну ночь. «Но всю, красотка…»
— Триста пятьдесят с завтраком.
Он заплатил вперед, чувствуя себя так, словно вырывал свое сердце, достал ключ и направился по деревянной лестнице вверх, а какой-то маленький человечек в его голове ругал его грязными словами и желал, чтобы он тотчас же забрал деньги, опомнился и вернулся домой. Дамы и господа! Вот господин Земба, который обычно пять минут выбирает сыр из двух видов сыра, у которого одна пара целых брюк, а билет в кино для него невозможная роскошь. И вот он сейчас заплатил триста пятьдесят злотых за комнату — приветствуем вас! — вы докатились. Интересно, чем сегодня питаются его дети? что у них на ужин? — Мы ждем ваших звонков!
«Я сошел с ума, — подумал Земба со страхом, — наконец-то!» Он открыл дверь, чувствуя, как на него осуждающе смотрят чучела козлов, серн и оленей, и вошел внутрь. Номер был довольно обезличенный, как все номера в гостиницах. Тахта, прикроватная тумбочка, комод с небольшим японским телевизором, поднос со стаканами, деревянная стойка для ружей у шкафа в маленьком коридорчике. Все было сделано кем-то, вдохновленным охотой и конной ездой. Земба был восхищен. Он сам прозябал в тесной, заставленной, полной шума комнате, превращенной в две клетушки противной стенкой.
Он закрыл за собой дверь и положил сумку на пол, снял намокшую куртку, а потом сел на краешке тахты и, слушая шум дождя, равномерно шумящего в сосновом лесу, посмотрел на мансардное окошко в скошенной крыше. Внезапно Земба почувствовал прилив холодной ярости и дикой злости, которая давным-давно кипела где-то в черепной коробке. Он останется здесь.
Послать все!
Послать ответственность и чувство вины.
Он не станет искать никакой ночлег в кемпинге, никакой крыши у хозяйки.
«Остаться здесь на такой срок, на какой хватит денег», — открывая миниатюрный холодильник в коридоре, подумал Земба. То есть максимум на два-три дня, ну и ладно. И без того за неделю он ничего бы не придумал.
— Три дня, — произнес он решительно, ошеломленный умопомрачительно роскошной ванной с блестящими бронзовыми кранами и плиткой черно-золотого цвета. Три дня, а потом он вернется домой, и во всяком случае ему будет о чем вспомнить. Он будет отдыхать, бродить по лесу, смотреть телевизор, сидеть в баре и притворятся кем-то другим. А потом, когда ему будет казаться, что он уже больше не выдержит, будет вспоминать эти три дня из жизни нормального человека.
Он крутил фарфоровые набалдашники бронзовых кранов и, слушая уютный плеск льющейся в ванну воды, снял куртку и повесил ее в коридоре. Потом расстегнул сумку и разложил скромные пожитки на полках в шкафу — осваивался.
Почти полчаса он провел в горячей воде, рассматривая белый потолок и наслаждаясь тишиной. Никто не визжал, никто не ругался, и никто не рвался в двери. Он мог бы лежать так целый день, спрятавшись от всего мира, вне доступа сотовых телефонов, претензий, оскорблений и обязательств, которые невозможно выполнить.
Он не успел еще полностью отдохнуть, но что-то из наполняющей комнату тишины, немного сонного дождливого спокойствия осеннего вечера проникло в больной мозг. Когда он вышел из ванной и оделся,
