Ольга Смайлер - Тростниковая птичка

— Просто ты правильный парень.

И в этой фразе был весь мой брат.

Домой я вернулся уже вместе со своей десяткой. К несчастью, я все еще был наследником главы рода и отец запретил моей десятке наемничать на чужих планетах, мотивируя соображениями безопасности. К счастью — запретить что-либо на Кериме он нам не мог, мы были на хорошем счету, и сумели к двадцати пяти, как и положено приличным воинам, перебраться из общинного дома в свои собственные. В то время я уже подумывал о женитьбе: Кайла была юной, жгучей красавицей, похожей на экзотический цветок. Я дарил ей сладости и украшения, которые привозил с заданий, собирал меха для брачного ложа, и даже ходил в храм Праматери посмотреть на браслеты. Мне казалось, что я ей нравлюсь, во всяком случае — желтые, солнечные бусины на мою куртку она нашила сама. Я брал её за руку, и чувствовал, как сердце сладко падает вниз и замирает.

Так было, пока однажды, вернувшись раньше времени, я не прокрался к её дому, надеясь сделать сюрприз. Да так и замер под раскрытым окном:

— Сайгон? — отвечал мой нежный, трепетный цветок на вопрос подруги, — Ну сама посуди, он же урод! Ты же видела — он пошел в свою ведьму-мать: волосы эти, как солома на солнце выгоревшая, тонкокостный, как будто палку проглотил, глаза большие непонятного цвета, лицо вытянутое. Ну кто на него еще посмотрит? А тут я, сама бусины нашила. Да он на меня надышаться не может, любой каприз исполнить готов. А браслет оденет — и никуда уже не денется. Чтобы стать женой главы рода и потерпеть можно, вон Найна — терпела же.

— Ну да, — соглашалась с ней подруга, — Сайгон конечно уродец… Но сын главы рода.

Я уходил от дома вспомнив всю воинскую науку, стараясь чтобы мое присутствие было незамеченным, а на утро ссыпал желтые, потерявшие свой солнечный блеск, бусины Кайле в ладони, повернулся и ушел.

С тех пор я не принимал ничьих бус, не держал девушек за руки, и сундук с мехами просматривал и пополнял механически, потому что так надо, а я не хотел привлекать излишнего внимания.

Пару раз Терри пытался вызвать меня на откровенность, но я неизменно уходил от ответа, а год назад он загнал меня в угол.

— Большой Брат, ну вот что ты творишь? — сказал он мне тогда, — Мать себе места не находит.

Это был запрещенный прием, и брат знал об этом.

— Терри, я уже большой мальчик, чтобы обо мне беспокоится, — буркнул я, все еще надеясь уйти от болезненного и неприятного разговора.

— Да, большой. Через год с небольшим тебе уже тридцать будет. Ты думаешь, мы ни о чем не догадываемся? Или забыли о Прерванных Линиях? Или может быть ты забыл?

Я не хотел говорить этого, но, похоже, это был единственный выход из положения:

— Нет, я помню. И думаю, что пойду по путям Прерванных Линий.

Я видел Терри в разных ситуациях, даже в тех, в которых казалось, что выхода нет, но в этот раз выражение его лица меня испугало:

— Сай, почему? Как, как ты можешь так просто говорить об этом?

— Это традиция, маленький брат. Мужчина, который не смог создать семью до тридцати — бесполезен, и должен уйти за грань. Я помню об этом, и когда придет время — я уйду из жизни, как и положено воину.

— Сай, но ведь тебе предлагали бусины, и не один раз? Почему ты не можешь взять хоть у кого-нибудь?

— Потому, Терри, что я не хочу брать бусины "у кого-нибудь". Я хочу, чтобы бусины предлагали не экзотическому уродцу, не сыну главы рода, и не богатому жениху. Я хочу, чтобы моя невеста видела меня, Сая, как Уна видит Расмуса. А на меньшее я не согласен.

И вот теперь я лежу на заднем сидении машины сопровождения с закрытыми глазами, и думаю о невестах, что ждут нас в замке Нашер.

— Как он? — спрашивает Мист, успевший занять водительское место.

— Заснул наконец, — прислушивается к моему дыханию Терри. Тянется в проход и неожиданно подтыкает, как маленькому, стиранный и латанный плед, купленный когда-то нами на первом задании, и с тех пор путешествующий с нами в машине как талисман на удачу.

— Как ты думаешь, может ему в этот раз повезет? Так больно за командира, такой мужик мировой, и собрался по путям Прерванных Линий, — это снова Мист.

— Ты же знаешь, какой он упрямый, — вздыхает Терри, и я прямо вижу, как заостряются черты его лица и он отводит глаза, — услышал однажды, как его одна курица уродцем назвала, так теперь никого и близко не подпускает. Когда он жил в доме его отца, ему часто доставалось за то, что он на маму похож.

— Да их, женщин, не поймешь, — явно кривится Мист, — и чего им надо?

— Знал бы — давно бы Сая женил. Сам-то из-за него до сих пор не женился, я человек простой, мне особенного никого не надо. Но как его бросишь одного, пропадет ведь? — бормочет Терри.

— О, смотри, Нашер показался! — радуется Мист, — Командира будить будем?

— Пусть поспит, — просит Терри, — кто знает, что его еще там ждет?

— Кто знает, — соглашается Мист, и под мерный шорох шин по покрытию я наконец-то уплываю в сон.

К воротам города, раскинувшегося вокруг замка Нашер (между прочим, включенного во всемирное историческое наследие) я подошла примерно через час, влившись в поток других путников, которые постепенно, на перекрестках с тропинками, дорожками и дорогами присоединялись к общему движению. Пару раз мимо проезжал громоздкий колесный транспорт, словно сошедший с иллюстрации учебников по истории, оставляя за собой едкий запах. Толпа расступалась по обочинам, унося меня с собой, потом снова возвращалась на дорогу. К счастью — гужевого транспорта и верховых лошадей замечено не было, и я невольно перевела дух. Живых лошадей я видела немного, в зоопарке и в развлекательных парках, а последний раз я очутилась в седле в десятилетнем возрасте, и то только для того, чтобы папа сделал красивую фотографию для моей странички в соцсети. На меня поглядывали с любопытством, но заговаривать не решались, а я старалась идти, не поднимая глаз, и старательно прислушивалась. Говорили тут на местном диалекте всеобщего, вполне понятном, но немного архаичном, и я снова вздохнула с облегчением: оказаться еще и без возможности объясниться с аборигенами было бы очень некстати.

Выглядела окружающая действительность (если не брать в расчет моих спутников) вполне по земному: голубое небо только добавляло сходства с пейзажами изначальной. Желтое светило (к счастью одно) упорно карабкалось ввысь и ощутимо припекало сквозь темную, плотную джинсу. На Изначальной, в первые солнечные дни, я предпочитала носить головной убор, не смотря на поддразнивание родственников: в случае нарушения этой нехитрой техники безопасности мне приходилось отлеживаться в темной прохладной комнате, иногда более суток отходя от последствий перегрева. Вот и сейчас мне страшно хотелось прикрыть чем-нибудь свою яркую макушку. На ТриОНе и в воде, и в воздухе, в общем — везде присутствует микроскопическая взвесь весьма востребованного минерала юджинита: она безвредна для человека, но окрашивает небо и воду ТриОНа, а также волосы и ногти трионцев в целую гамму лилово-красных тонов. Мои волосы после почти трех лет жизни на ТриОНе из мышино-русых стали того самого насыщенного бордово-коричневого оттенка, который продавцами красок для волос гордо называется "красное дерево". Кстати, мне безумно нравился этот пикантный бонус жизни на ТриОНе: красные оттенки волос, ногти разнообразных бордово-лиловых оттенков, которые не нужно красить — только подпилить, ну, может быть, наклеечку или стразик добавить. Трионки же упорно пытались победить природу и считали высшим шиком краситься в набивший оскомину "Изначальный русый" и носить "французский маникюр". Я с тоской посмотрела на свои короткие, аккуратные ноготки, и вздохнула: избавиться от длинных ногтей заставили всех учениц третьего курса, мотивируя это грядущей летной практикой и недопущением до сессии в случае отказа.