Она замолчала, выжидая.
— Что проверить? — тупо переспросил я.
— Есть ли власть, — пояснила она терпеливо. — Ежели приговор… если не пугало, как он талдычит, ежели стражники не дураки… Так проверить же можно. — Она снова выжидательно замолчала, заглядывая мне в глаза.
Разбойник, закатив единственный глаз, орал песню; всё живое в трактире забилось по углам — округа давно знала, что здесь заливают пережитый страх «душегубы, которых из Судной выпустили». Любопытных собралось немало, но дураков среди них не было — в соседи к пьяному разбойнику никто не лез.
Я тряхнул головой. Обычная моя сообразительность куда-то подевалась — прошла долгая минута, прежде чем до меня дошло наконец, каким образом женщина собирается проверить истинность наших приговоров.
Как там Судья её огорошил, беднягу? «Объятия любого мужчины будут причинять тебе муку»?
Женщина улыбнулась — смущённо, будто извиняясь:
— Вы, господин, не подумайте… ничего такого… проверить только надобно. Знать надо, а то чего он болтает, что у призраков власти нет, а мне вот покойная бабка рассказывала…
Она замолчала. Открытое платье почти не прятало от мира высокий бюст, талия, не слишком тонкая, была безжалостно затянута корсетом, а бёдра под пышной юбкой казались крутыми, как тщательно сваренное яйцо.
Мой оценивающий взгляд был встречен как согласие; женщина заулыбалась смелее и даже ухитрилась покрыться нежным стыдливым румянцем:
— Вы, господин… красивый. В жизни таких красавчиков не встречала. Я уж с хозяином сговорилась про комнату…
Ну как тут не быть польщённым.
Я тоскливо оглянулся на пирующих. Повезло мне — наследника Рекотарсов предпочли пьяному разбойнику, юному воришке и седому старикашке, который, если верить Судье, девчонок насилует до смерти…
А, собственно говоря?.. Шлюха как шлюха. Даже получше прочих — аппетитная… И несчастная к тому же. Окажется, что приговор Судьи в силе, — куда ей теперь?..
Меня передёрнуло. Это вино заставило на время забыть о седом парике на паучьих ножках, а теперь я вдруг вспомнил всё: и мокрицу на стене, и обращённую ко мне нравоучительную тираду, и случившийся потом приговор, — я вспомнил Судную камеру, и некое подобие интереса, проснувшегося во мне во время лицезрения шлюхиных прелестей, увяло, как роза в песках.
— Ты уж с хозяином и обо всём прочем договорись, — посоветовал я, отворачиваясь. — А то ведь за комнату платить надо…
И, не оглядываясь, вернулся за своё место за столом — подле разбойника, спящего рылом в грибном соусе, пьяненького воришки и старикашки-ювелира, который всё твердил, стуча пальцем по столешнице и постепенно наливаясь желчью:
— У призраков над человеческой жизнью власти нет! Нечего пугать-то… Пугало смирно… маломощное, пугало-то. Только ворон на огороде пугает…
* * *
Женщина обиделась, но виду не подала. Сквозь мутную пелену, затянувшую мир после некоторого количества выпитого вина, я видел, как она подлащивается поочерёдно к хозяину трактира, к работнику и даже к поварёнку — но все, преодолевая соблазн, дают ей от ворот поворот.
А ведь здесь таких, как мы — осуждённых, — видели-перевидели. Всякий раз после Судной ночи в этот трактир заваливается ополоумевшая от внезапной свободы толпа… Возможно, эти опасливо приглядывающие за нами люди знают о приговорах Судьи куда больше нашего, и потому ароматная одинокая женщина не находит среди них сочувствия. Даже у мальчишки-поварёнка, которому эдакое счастье перепадает нечасто. А разбойник надрался и спит, а воришка надрался тоже и пускает слюни, а я такой гордый, что самому противно, что ж ей, на старикашку кидаться?!
Сознание покинуло меня, кажется, всего на минуту — зато, когда я очнулся, была уже глухая ночь. Чисто вымытый пол пахнул мокрым деревом, разбойник постанывал на лавке, трактир был пуст, и только на лестнице, уводящей вверх, в жилые комнаты, скрипом отдавались крадущиеся шаги, ползла сквозь темноту горящая свечка да поднимались в такт шагам две обнявшиеся тени.
Я с трудом выпрямился. Завертелась, набирая скорость, пьяная голова. Карусель, да и только. Сучья карусель.
Повезло старикашке. Будто заранее знал — ни капли не выпил. Одной болтовнёй был пьян — и вот теперь тянется по лестнице, вдыхая приторно-сладкий запах её духов. Вот скрипнула, отворяясь, дверь…
Обеими руками я свирепо растёр лицо. Карусель приостановилась; ночь — время безнадёжное. Сегодня я вдыхал запах пыли и травы, смотрел на солнце и верил, что теперь жизнь моя пойдёт по-новому, забудутся волглые стенки, мокрицы и вши, весь последний месяц забудется напрочь…
«Дорожка твоя в тину, Ретано. Ты уже в грязи по пояс — а там и в крови измараешься…»
Светлое Небо, но зачем-то ведь на свете наплодилось столько дураков?! Если на ярмарку приезжает сборщик налогов — ну хоть кто-нибудь посмотрел бы внимательнее в его бумаги! Нет, поворчали и понесли — по доброй воле, чтобы неприятностей с властями было поменее. Сборщик натурой не брал, а только деньгами — кошелёк к земле не тянет, это не корзины на спине таскать… Ну разве я так уж их ограбил?! Родовое поместье в упадке, денег из него не выжмешь, всё равно что из камня молоко доить, а отпрыску Рекотарсов как-то жить надо, нет?!
Я ушёл за день до прибытия настоящего сборщика. Тому сперва морду набили — за самозванца приняли, налоги-то сданы уже, честь честью… Потом от местного князя усмирительный отряд прискакал — плохо обернулась ярмарка. Кого-то, говорят, до смерти затоптали…
Потом мне рассказывали, что хозяин, разъярившись, взыскал недостающую в казне сумму с этого самого сборщика. А тот повесился на воротах… Всё мне рассказали длинные языки. И на меня же потом навели — иначе как объяснить, что меня взяли на большой дороге, в двух днях пути от места происшествия?!
«Ты тот же разбойник — где лесной душегуб просто перерезает горло, ты плетёшь удавку жестоких выдумок…»
Дурака никто никогда не винит. Дурака жалеют; если ягнёнок шляется по лесу, то виноват, конечно, волк. Красиво говорит Судья — «удавка жестоких выдумок»… Прямо по-книжному. Как с листа читает.
«Год тебе гулять. По истечении срока казнён будешь…»
Я вздрогнул. Мне померещились шаги — наверху, над головой, кто-то ступал босыми ногами, не иначе как старикашка собирается с силами для занимательного эксперимента. В силе или нет приговор Судьи?
Собственно, эти, опознавшие во мне лжесборщика, могли разорвать меня голыми руками. И остановило их одно: близость Судной ночи…
Может быть, они тоже дураки? Законченные? И считают, что одна неприятная ночь, проведённая в обществе тонконогого Судьи, сполна накажет меня за разорённую ярмарку и труп сборщика на собственных воротах?..
