— Ты предал друзей, Змей, — прошептал Ига мне на ухо.
В голове было пусто, небо кружилось. На одной силе воли я удержал ускользающее сознание, сплюнул и прохрипел:
— Не… друзей… — за что получил новый пинок ботинком и резкий удар ножом под ребра.
Как бы издалека донесся голос:
— Пошли, пацаны. Готово.
'Готово… — медленно проплыло в голове. — Быстро…'
Они ушли. А я остался. Лежал на земле навзничь, истекая кровью, а с неба лил долгожданный дождь.
В глазах потемнело.
Умереть в шестнадцать лет… Дремучий случай…
Это было последним, о чем я еще подумал ясно. Потом стало темнеть и все перепуталось. Надо мной пронеслось что-то белое. 'Мама?' Мне показалось, что это она пришла за мной, но нет, это была незнакомая мне женщина, потом она исчезла, а я отключился.
Если ты говоришь, что никому не веришь, что это значит? То, что ты не веришь ни одному из живущих на земле, верно? Если так, то как насчет мертвых?..
— Пей, — прорвалось в мое сознание, словно издалека, и чья-то грубая рука влила мне в рот что-то теплое и терпкое на вкус, видимо, какой-то травяной настой, но точно не алкоголь. — Пей, — приказ повторился, и я попытался еще раз сглотнуть противную субстанцию. — Вот и молодец, — раздалось в ответ.
Все тело ломило, вместо нормального дыхания получался какой-то хрип, и каждый вздох отдавался болью.
Где я? Что со мной?..
Ах да…
Я вспомнил, как меня убивали на кладбище. Вспомнил лицо Иги, перекошенное от злобы и сожаления. Злобы и сожаления… Боже, какое нелепое сочетание! Я застонал.
Выходит, меня не убили? Или все-таки? Нет, в раю мне не место, а в аду, для меня нашлось бы что-нибудь, похуже, травяной настойки. Значит, я все-таки живой.
Мне не хотелось жить.
Боль была везде. В каждом вздохе, в каждой мысли.
Умереть… Это желание было особенно острым.
Умереть, чтобы не чувствовать…
Умереть…
Но боль не уходила, а я не умирал.
Нужно открыть глаза. Эта мысль пришла более четкой, чем предыдущие.
Нужно открыть глаза.
Это далось не так легко, но все же я сумел разлепить веки — надо мной был потолок из черных промасленных шпал, на нем — лампочка ватт на шестьдесят без плафона.
— Очнулся, наконец, — сказал кто-то хриплым голосом.
Мне стоило бы вскочить и разобраться с незнакомцем, кто он, что ему от меня надо и что я здесь делаю, но сил не было совершенно.
'Поверни голову', - дал я себе команду.
Не получалось.
Пришлось повторить себе это еще несколько раз, наконец, мне все же удалось повернуть голову в сторону говорящего.
Возле койки, на которой я лежал, на трехногом табурете сидел старик. Лицо черное от загара и давно небритое, спина сгорбленная, одет в черную засаленную куртку, которая с первого взгляда показалась мне телогрейкой советских времен, а в довершение образа — новые красные кроссовки с зелеными кислотными шнурками. У меня аж в голове прояснилось от подобного зрелища. И где только дед раздобыл такую пакость?
— Шузы не в масть, — пробормотал я, еле ворочая языком, не сводя глаз с чудовищной обуви.
— Ишь ты, — хмыкнул старик, — подобрал я себе директора модного дома.
Я попробовал усмехнуться, но не смог. Попытка отозвалась острой болью во всем теле, и всепоглощающая тьма снова сомкнулась над моей головой.
Следующее пробуждение было не менее болезненным, но более осмысленным.
Странный старик все еще сидел возле меня.
— Кто… ты? — выдавил я из себя. Почувствовал, как трескаются губы.
— Попей, — старик вскочил с необычной для его возраста прытью и поднес к моим губам кружку все с той же отвратительной травяной настойкой.
Протестовать сил не было, и я послушно пил.
— Как себя чувствуешь? — спросил он.
Я не ответил…
— Кто ты? — повторил я, мне хотелось узнать, что это за тип, и куда меня по его воле занесло. Что ж, по крайней мере, я не в могиле. Хоть один положительный момент.
— Меня зовут Федор Прохорович, — представился дед до того, как я успел что-либо спросить. — Я охранник кладбища.
Что-то стало проясняться. Теперь понятно. На краю кладбища стоял маленький домик, больше напоминающий сарайчик, и все знали, что там живет сумасшедший старик, возомнивший себя охранником мертвых душ. Однако буйным он не был, власти его не трогали, и жил этот странный любитель кладбищенской атмосферы в свое удовольствие.
— Здорово тебя отделали, — продолжал Федор Прохорович. — Что ж ты им такого сделал?
Ну, вот, а вопросов нам как раз не надо.
— Не важно, — я попробовал встать, но ничего не вышло, в ответ на мое движение под ребрами резануло острой болью, и, задохнувшись, я снова рухнул на подушку. — Помогите мне встать, и я уйду, и больше вас не побеспокою, — сказал я, отдышавшись.
Старик крякнул.
— Вот еще. Я тебя не для того через все кладбище тащил, чтобы ты потом помер. Ты, парень, спи давай. А потом мы еще поболтаем, успеем.
— Я не хочу… — я закашлялся, — болтать…
Старик сурово сдвинул брови:
— Спи, кому говорят! — потушил свет и вышел из каморки.
Я остался один, и я был этому рад. Все болело, но больнее всего было внутри. Меня предали, пытались убить. Кто? Те, кому я доверял больше всего, в ком я не сомневался. И за что они так со мной? За то, что я якобы предал их. А я бы никогда…
Я почувствовал, что по щекам бегут горячие слезы, но сил не было даже на то, чтобы поднять руку и вытереть их.
Как хорошо, что старик ушел…
Внезапно меня накрыла волна ненависти. Отомстить. Встать с этой проклятой койки и отомстить… Взять что-нибудь тяжелое, а лучше пистолет, и пойти перебить этих предателей к чертовой матери, отомстить! Отомстить…
Наверное, я упивался мыслью о мести не меньше получаса, представляя себя этаким суперменом, который внезапно врывается в комнату, где собрались его враги, и убивает всех без разбора.
А потом слезы ярости и бессилия высохли, и до меня вдруг дошло, что оно того не стоит. Я ничего этим не добьюсь, никто из них ничего не поймет, они сделали свой выбор, пойдя за Сазаном. Я ведь прекрасно знал, что с ним они не продержатся долго, их очень скоро переловят, если вообще не перебьют. А мне, в конце концов, это будет уроком — никому и никогда не доверять, только самому себе.
С этими мыслями я, наконец, уснул.
— Просыпайся, лекарство пора пить! — разбудил меня грубый голос моего спасителя.
— Какое еще лекарство? Дремучий случай… — пробормотал я и по привычке попытался повернуться на другой бок. И тут же окончательно проснулся, потому что при движении меня тут же обожгло болью. — Ух! — я резко распахнул глаза.
