Так и не пригодившийся в бою пистолет был безжалостно сослан в котомку. Порох все равно еще не просох, а просто так сверкать оружием было опасно, да и глупо: только бесшабашные простофили-новички да ни разу не бывавшие в настоящем бою стражники грозят противнику дулом мушкета или острием лезвия; опытные бойцы достают оружие и тут же его применяют…
Затянув потуже узелок, Штелер взвалил полегчавшую ношу на плечи, взял в руки посох и неторопливо пошел через лес в сторону, где предположительно проходила дорога. Спешить моррону не хотелось, да и к тому же в этом не было смысла: до наступления темноты оставалось менее часа, а до города – мили четыре, так что ему все равно не успеть до закрытия ворот. К тому же в неспокойные времена далеко не каждый путешественник имел право посетить столицу герканской колонии. Чтобы попасть за городскую стену, полковнику нужно было что-то придумать, как-то убедить стражу, что у него, голопузого бродяги и запаршивевшего голодранца, имеются в Денборге действительно важные дела. Как назло, он еще не придумал достойной истории, хоть был в пути уже около двух недель. Лень, обычная человеческая лень заставила его отложить это неблагодарное занятие на последний момент, а теперь, когда этот момент настал, гудевшая голова противилась всякому мыслительному процессу. Единственное, на что Штелер еще как-то был способен, так это вспоминать, вспоминать то, что он увидел и услышал во время пути.
За месяц отсутствия полковника колония изменилась до неузнаваемости, и он никак не мог понять, что же послужило тому причиной. Складывалось впечатление, что по родным, знакомым местам пронеслась война, но ведь войны-то никакой и не было. Сражение на безымянном озере хоть и было кровопролитным, но оно велось на филанийском пограничном рубеже, а на герканскую землю не ступали вражеские войска; они не жгли, не убивали, не грабили…
В пути Штелер встречал много разного люду, замкнутого, угрюмого, не желавшего что-либо объяснять пристающему с расспросами чужестранцу, то есть ему. Лишь один мужичок, да и то после второго стакана дармовой настойки, удосужился рассказать любопытствующему путнику, что королевским указом во всей колонии введено особое положение. Как и ожидал полковник, и его самого, и всех солдат с офицерами, бывших под его началом, генерал-губернатор подло обвинил в измене. Якобы войска Гердосского гарнизона не воевали во славу герканского стяга, а затевали обычный мятеж. Когда же их заговор был раскрыт, изменники тайно оставили крепость и, захватив все оружие и припасы, бежали в соседнюю колонию, то есть фактически перешли на сторону филанийцев, которые не сегодня завтра пойдут на герканцев войной.
Слышать подобную чушь было ужасно противно, но иного бывший комендант и не ожидал. Он подавил в себе гнев, удержался от ехидных комментариев в адрес лицемерного генерал-губернатора вместе со всеми его выродками-прихлебателями и, печально покачав головой, налил разговорившемуся крестьянину третий стакан.
Естественно, когда в воздухе зависают слова «мятеж» и «измена», в затронутую беспорядками колонию или провинцию незамедлительно вводятся войска. Карательный корпус появился в Денборге буквально на третий день после публичного заявления о мятеже губернаторствующим старым лисом. Прийти-то солдаты пришли, да вот только командующий карательной экспедицией отдал абсурдное распоряжение. Вместо того чтобы, как это обычно бывает, перетряхнуть всю колонию вверх дном, три новых полка вместе с четырьмя в составе денборгского гарнизона засели в столице, объявив в ней военный карантин. В чем именно он заключался и что происходило в Денборге, захмелевший крестьянин не знал, однако жизнь в остальной колонии незамедлительно изменилась. Отовсюду из всех поселений буквально на следующий день стали уходить войска. Генерал-губернатор зачем-то убрал патрули ополчения и стражи со всех дорог, а заодно и отозвал из Гердоса единственную интендантскую роту.
Какой такой особой необходимостью были вызваны эти нелогичные, абсурдные, наиглупейшие меры, бывший комендант не догадывался, но вот к чему они привели, было ясно, как день. Стоило лишь военным и ополчению уйти, как колонию тут же заполонили шайки бандитов, стайки пришлых неизвестно откуда воров, своры беглых каторжников и прочего разношерстного сброда. Они грабили не только на дорогах, но и совершали набеги на крупные поселения и охраняемые наемниками рудники. Однажды они даже осмелились появиться в оставленном без защиты Гердосе. Правда, там им не повезло, самостоятельно организованное горожанами ополчение дало им дружный отпор и перевешало всех, кто не успел бежать за ворота.
Больше переусердствовавший с выпивкой крестьянин ничего рассказать не успел. Не рассчитав сил, поделенных на крепость филанийской настойки, он завалился набок со стаканом в руке и тут же заснул. Штелер не стал его будить, оттащил обмякшее тело с обочины и уложил труженика полей на траву.
Эта встреча произошла три дня назад, а вечером того же дня странствующий в одиночку моррон убедился в правдивости слов старика. Он подошел к Гердосу, но, не дойдя до городских ворот примерно ста шагов, был обстрелян со стен из луков и арбалетов. Неизвестно, хотели ли защищавшие город жители лишь отогнать его или просто плохо стреляли, но после обстрела бывший комендант не обнаружил на теле ни одной царапины, хотя стрелы и болты пролетали очень близко. Ополченцам было без разницы, кто перед ними: мирный путник или пытавшийся тайно проникнуть в город разбойник, он был чужаком, чужаком, которого не хотели видеть в городе…
Когда ты в дороге, то главное – не думать о ней, не считать шагов, которые осталось пройти. В который раз прокручивая в голове свои путевые заметки, моррон и не заметил, как прошел несколько миль, так и не встретив никого по пути, и оказался возле трактира «Шалуньи-наездницы». Обветшалое и невзрачное придорожное заведение находилось всего в миле от ворот Денборга. Порядочная публика его никогда не жаловала, а лучшими посетителями считались мелкие купцы, опоздавшие к закрытию на ночь городских ворот. Насколько полковнику не изменяла память, обычно в этот час здесь было многолюдно, теперь же двор корчмы был почти пуст: всего пара развалюх-телег да привязанная к изгороди нерасседланная лошадь, больше никого, совсем никого…
В окнах трактира горел свет, хотя ни звуков музыки, ни голосов, ни призывного стука деревянных кружек не было слышно. Штелер решился зайти и за кружкой-другой отдающего конской мочой пива переждать до утра. Грязные стены, не более чистая посуда, плохая еда и ужасная вонь не являлись пределом мечтания прошедшего пешком от Марсолы до Денборга путника, но зато он раньше здесь никогда не бывал, а значит, вряд ли корчмарь или кто-нибудь из сонных посетителей смог бы узнать его в лицо.
