— Завтра будет кое-что интересное.
— Что? Что?!
Но уточнять он не стал.
Наутро я первым делом напомнила брату о его интригующем обещании.
— Потерпи. Вот баба-тетя заснет после обеда…
Время тянулось страшно медленно. Наконец, после сытной еды в виде сырников со сметаной, заслышав скрип пружинной кровати и почти сразу за тем негромкое похрапывание, мы с Рином выскользнули из дома. Пришлось надеть резиновые сапоги и плащи с капюшонами, поскольку дождь и не думал ослабевать.
— Мы куда?
Рин решительно шагал в направлении края деревни.
— …Не в лес, я надеюсь?
— В лес тоже. Но не сейчас, — непонятно ответил он.
Мы дошли до покосившейся избушки на самой окраине. Сразу за забором из прутьев начинался сосновый бор. Дверь в избу была подперта бревном, которое Рин отодвинул.
— Ты что?! Придет хозяин и подумает, что мы зашли воровать!
— Хозяин не придет. Входи, — он открыл дверь и пропустил меня в сени.
Избушка была гораздо меньше бабы-таниной: только сени и комната, половину которой занимала печь с пучками сушеных травок и грибов. В углу висела старая потемневшая икона, окруженная бумажными цветочками.
— Откуда ты знаешь, что не придет? Он даже дверь не закрыл на замок. Вот-вот явится!
— С того света? — усмехнулся брат. — Хозяин умер три дня назад. Вчера хоронили.
— Ты что?! — Я не на шутку перепугалась. — Умер? Тогда зачем мы к нему пришли? Это Ванька, да?..
— Ванька, кто же еще. Не к нему, успокойся. И не воровать. Воровать тут, кроме горшков и старого ватника, нечего. — Он стянул плащ и присел на лавку. — Раздевайся и усаживайся.
Мне очень не хотелось усаживаться в доме недавно умершего, но ослушаться брата не посмела. Рин достал из кармана маленькую баночку с молоком, нашел на столе грязноватое блюдце и, наполнив его, опустил на пол рядом с печкой.
— Ты это для кошки? Хозяин умер, и некому ее накормить, бедную! — догадалась я.
— Для мышки. Тебе понравилось то, о чем рассказывала вчера подружка бабы-тети?
— Конечно. Еще бы!
— А хотела бы ты познакомиться с этим народцем?
— Как?
— Не как, а с кем. С домовым, к примеру. С лешим, с кикиморой. Как — это уже моя забота. Проще всего начать с домового, — он показал на угол за печкой. — Сейчас он прячется там. Приглядывается к нам, боится.
— Так это ему молоко! А если его там нету?
— А где ж ему еще быть? — пожал плечами Рин. — В доме бабы-тети домовой вряд ли живет. Там телевизор, радио, очень шумно. А главное — она не верит во все это. Она и в Бога-то не верит. А этот народ обитает только у тех, кто знает, что они есть, что они — не сказки.
— А откуда ты знаешь, что Ванька верил?
— Предполагаю. Но сейчас ты лучше помолчи.
Я закрыла рот и постаралась дышать как можно неслышней.
— Не бойся, — тихо сказал Рин, глядя в угол за печкой. Глаза его посветлели и заискрились. — Нас не надо бояться… Мы друзья…
Сначала ничего не происходило. Затем послышался шорох, и из-за печки показалось странное существо. Зверек-старичок: ростом не больше меня, сгорбленный, весь заросший шерстью, больше похожей на клочья свалявшейся пыли или паутины, чем на звериную шкуру. Он стрельнул в нас желтоватыми, слезящимися от старости глазами (вместо ресниц тоже была шерсть, темнее и длиннее остальной), поднял с пола блюдце и принялся пить молоко — не лакать, как собака или енот, а именно пить, держа блюдце лохматыми пальцами.
Допив все до капли, домовой скользнул обратно за печь.
— Ты куда? — разочарованно пискнула я. — Не уходи, поболтай с нами!..
— Боится, — объяснил Рин. — Можно попробовать его приручить, но это долго.
Мое следующее утро началось с того, что я выклянчила у бабы Тани разрешение выходить за пределы двора. Она долго упиралась, но вряд ли искренно: думаю, ей до зеленых чертиков надоела моя унылая физиономия и просьбы развлечь.
— Только вместе с братом, и за околицу — ни-ни! — строго велела она. — И чтоб обедать приходила! И до сумерек — чтоб дома была.
Это было счастье! Больше не требовалось ждать ее послеобеденного сна, не нужно было таиться. Я быстренько налила в баночку молока, в другую плеснула густой желтой сметаны, натянула плащ и была неприятно удивлена, когда Рин заявил, что не пойдет со мной навестить домовушку. Ему, видите ли, это неинтересно.
— Так и быть, выйду с тобой из дома, чтобы баба-тетя думала, что мы вместе. Но в избушку пойдешь одна! У меня найдутся дела поважнее.
Вторым разочарованием была реакция Фили. Мне очень хотелось познакомить дожку со старенькой нечистью, подружить их, но Филя не только не слез с моего плеча, когда из-за печки выполз и припал к угощению житель избушки, но сильно затрясся и заполз за пазуху. Он покинул убежище лишь по дороге домой. Устроился под капюшоном, вцепился лапками с коготками в край уха и звонко зацокал. И в голоске его чудился упрек.
Когда я поведала об этом Рину, он ничуть не удивился.
— Все правильно. Они очень разные, их не нужно сводить вместе. Сильно разные, понимаешь? Ну, как если бы один был из дерева, а другой из пластмассы.
— Из пластмассы мой Филя? — уточнила я, обидевшись за друга.
— Это я фигурально. Запомни: Филю больше таскать с собой не надо. Я запрещаю! Дома с ним играй, сколько хочешь, а за калитку не выноси.
— Почему-у?..
— Потому. Он очень нежный и чувствительный — психику ему поломаешь.
Домовушку я стала навещать каждое утро — благо козьего молока в доме хватало. Жаль только, приручался он медленно. На второй день, перед тем как скрыться в своей щели, выдал скрипучим голоском: "Спасибо, Машенька!" Я сообщила, что зовут меня Ирой, но в следующий визит услышала ту же "Машеньку". Еще он пробурчал — так тихо, что еле разобрала — что неплохо было бы к молоку добавить кашку или вареных яиц. Все мои просьбы рассказать что-нибудь — о себе, своем прошлом, своих сородичах — оставались без ответа. Возможно, он был таким стареньким и ветхим, что плохо ворочался язык. Да и с памятью могли быть проблемы.
На третий день Рин встретил меня, когда я возвращалась от домовушки, и потащил в лес. Завел в ельник, такой густой, что слой иголок под нижними ветвями был сухим — дождинки на него не попадали. Усадил в это подобие шатра, а сам вышел на открытое место, откинул с головы капюшон и звонко позвал:
— Дяденька Леший, хозяин лесной, выйди-покажись!
И Леший показался. Он был такой огромный — ростом с ель, что я сжалась в своем укрытии, стараясь стать как можно более незаметной. А Рин ничуть не испугался, застыв на том же месте. Правда, кроме величины, в Лешем не было ничего особо зловещего: ни длинных клыков и когтей, ни красных горящих глаз. Глаза были ярко-зеленые, круглые, без бровей и ресниц. Седая борода с прозеленью, напоминавшая древесный мох, спускалась до колен. Из нее выглядывали маленькие птички и пугливые мышки. На Лешем был старинный потертый кафтан и кроссовки, надетые неправильно: левая на правую ступню и наоборот, отчего носы смешно смотрели в разные стороны. Лесной хозяин оглядел Рина с головы до ног и не произнес ни слова. Только хмыкнул презрительно. И исчез в струях дождя.
