Тогда и глянул Вышата в сторону Волыни, и вспомнил про того, у кого пестуном был.
— Я ведь сначала думал, наставниче, что вровень с ними стал. Как дядя Вячеслав умер, Ярославичи меня во Владимире усадили, с Ростова свели. Почётный стол, только вот княжество — маловато. Я мнил — ладно, до времени. А потом дядя Игорь умер. Мне за ним смоленский стол надлежал. Ан нет — в Смоленске сейчас сыновец мой сидит, Ярополк Изяславич. Ну и где же я им ровня?!
Теперь молчал Вышата. Слушал, изредка отпивая сбитень, и поглаживая короткую бороду.
— Придёт день — они меня и с Владимира сгонят! — Ростислав стукнул кулаком по столу — подпрыгнули каповые чаши, плеснул на скатерть ядрёный хлебный квас. Вину и мёдам не было сегодня места на княжьем столе, разговор взаболь, без капли хмельного. — Кому-нибудь из сыновей их стол занадобится, Мономаху там, альбо Ольгу, и — будь добр, извини-подвинься, князь-изгой.
— То верно, княже, — разомкнул, наконец, губы Вышата Остромирич. Горячность молодого (по двадцать шестой весне всего) князя ему нравилась.
— Кто дал им такое право?! — горячо выкрикнул князь, потрясая кулаком. — Мой отец князем был, не хуже их самих!
— Лествичное право, вишь… — осторожно сказал Вышата. — На великом столе не был отец твой…
— То право они сами и измыслили! — бешено отверг Ростислав, ожёг боярина и гридня взглядом.
— Эх, Владимир Ярославич, Владимир Ярославич… — вздохнул Порей. — И чего было хоть бы лет на пять на свете подзадержаться…
И впрямь. Владимир Ярославич, старший сын Ярослава Владимирича, ныне уж покойного великого князя, умер всего тридцати двух лет от роду. А спроста ли умер-то? — подумалось вдруг дурно Ростиславу. Он мотнул головой, отгоняя дурную мысль.
А сейчас — и впрямь, как бы со стола не согнали, если чего…
— Так чего же ты ждёшь, княже? — глянул умно исподлобья Вышата. — Бейся за то, чего хочешь! Хочешь Чернигова — бейся за Чернигов! Хочешь Киева — за Киев!
— Киев мне без надобности, пусть там Изяслав сидит, если он старший в роду, — задумчиво сказал князь, щуря глаза на огонёк свечи.
— Старший в роду — князь Судислав, — осторожно сказал Славята, подав, наконец, голос.
— Судислав постригся, а чернецу власти нет! — решительно отверг князь. — Потому и говорю — пусть сидит на Киеве Изяслав! А вот княжество округлить…
— Верно, княже, — всё так же спокойно возразил боярин. — А я тебе лакомый кусок скажу…
— Какой же? — Ростислав поднял брови.
— Тьмуторокань.
Название города прозвучало, словно что-то загадочное, как сказка о дальних краях — так и повеяло пылью дорог, росными утренними травами, розовым рассветным туманом над прибрежными скалами.
— Тьмуторокань? — медленно переспросил Ростислав.
Вышата вновь степенно отпил из серебряного кубка.
— Там, в Тьмуторокани, сила большая. Дураки думают, что это так, клок земли у чёрта на рогах, — боярин мечтательно прищурился. — Море. Торговля. Тьмуторокань немало стоит. Святослав с Глебом сами не до конца понимают, какое сокровище им в руки досталось.
Порей задумчиво щипал ус, хмурил бровь.
— Тьмуторокань далековато, — обронил словно бы невзначай.
— Нам ли бояться дальних походов? — горделиво бросил Вышата, и Порей, спохватясь, подтвердил:
— И то верно, княже!
— А ещё там вои… — сказал вдруг Славята, сузив глаза. — Кубанские да донские русичи, небось, до сей поры Мстислава Удалого не забыли, а?
— Ты на него здорово похож, княже, — заметил Вышата, словно бы мимоходом.
— Говорят так, — задумчиво обронил князь.
— Верно говорят, — коротко усмехнулся боярин. — А если нравом, так по мне — и вовсе не отличишь.
— Ай знал его? — оживился Ростислав.
— Было, — подтвердил Вышата и смолк, словно вспоминая былые годы.
Однако князь уже думал об ином.
— За Ярославичами сила. Их самих трое, да ещё Мстислав Изяславич, и Владимир Мономах. И Глеб Тьмутороканский. И иные — Ольг, Святополк…
— Их-то много, да все поврозь, — усмехнулся новогородец. — Святослав с Изяславом всё старшинства не поделят, а Всеволод — себе на уме. Да и им же самим будет лучше, если на Тьмуторокани сильный князь сядет — тогда они с тобой вместе половцев прижать смогут.
— Далеко глядишь, — задумчиво сказал князь.
3. Росьская земля. Окрестности Киева. Георгиевский монастырь. Осень 1063 года, грудень
Где-то капала вода. Размеренно, неторопливо, глухо отзываясь в тесных сенях, капли равнодушно долбили тёсаный пол.
Кровля протекла, — подумал высокий костистый старик тожне с равнодушием. Покосился в сторону отворённой двери, но не шевельнулся. — Осень.
Снаружи, видимо, шёл дождь. В монашьей тесной келье окон не было, тускло горел светец. Да и для чего монаху в келье окно? Днём свет в келье не нужен, день чернец должен проводить в трудах и молитве, а для вечера есть лучины и светцы.
Старец Георгий работать сегодня не мог — вновь, в который уже раз, навалилась злая немочь, заполнив суставы слабостью.
Чернец был стар.
Очень стар.
Счёт своим годам он знал только приблизительно — знал, что ему уже почти девять десятков лет.
Зажился ты на белом свете, отец Георгий. Чернец скривил губы. Отец, да…
Скоро.
Уже скоро протрубит труба… какая ещё труба?
Мысли уже по-старчески путались — ещё один признак неизбежного. Старец Георгий, в миру — князь Судислав Ольгович, старейший из русских князей — сегодня утром вдруг осознал это с небывалой чёткостью. Теперь оставалось только обдумать прошедшую жизнь, понять, что он сделал правильно, а что — нет.
И достойно встретить ЕЁ, Великую Тёмную Госпожу.
Христианин Георгий скривился с отвращением, а русич Судислав только усмехнулся.
Сколько в нём, Судиславе, христианского?
Шелуха на поверхности.
Тоньше луковой.
Мать, чешскую княгиню Адель, Судислав помнил плохо, но всегда знал жутковатую тайну своего рождения — отчим, которого все считали его отцом, тайны из рождения своих сыновей не делал, хоть и не кричали про то в Киеве на каждом углу.
Судислав не был родным сыном Владимиру, так же, как и Святополк, и Похвист… и неведомо, не был ли таким же и Изяслав! Отцом Судислава был Ольг Святославич — несчастливой судьбы древлянский князь, сын великого Святослава Игорича, Князя-Барса.
Отца Судислав не помнил тоже — он родился в тот год, когда несчастный Ольг погиб в битве у Овруча. Ярополчичи захватили столицу Ольга, в руки великому князю попали и Ольгова казна, и семья.
После, через четыре года пришёл к власти Владимир, которого все и стали считать отцом всех русских княжичей — и детей Адели, и Рогнеды, и Ирины…
