Зато белуши всякие водились — и насторожило нас с самого начала именно это. Мы никак не могли объяснить себе, зачем ба-нэсхин вручили королю живую драгоценность — механизм, впитавший в свои поры, помимо Кьяртановой, союзную кровь по крайней мере сотни лучших морских бойцов обоего пола.
Что, вы говорите — дар, достойный повелителя? Вот именно. Помалу, потихоньку, тихой сапой — и незаметно для нас всех король сделался цыганским бароном. Принцем морских и заморских беззаконий. И окончательно докопались мы до этого лишь когда стали чинить форменный розыск по поводу скороспелого королевского согласия на выкуп дорогостоящей невесты.
Нет, всё его плутовство могло быть пожарено и на чистом сливочном масле от любимой Зиггиной буренки (а и холестерину же в нем, однако). Но вот не было. Кьяртан мог честно стремиться порастрясти чужие денежки, своих подкожных у него вполне могло и не накопиться… Мало ли что. Как результат — мы с Эстрельей и Библис были весьма благодарны нашему родимому корольку за невольное саморазоблачение.
Насчет предполагаемой всевертской королевы мы, разумеется, также навели подробнейшие справки и уяснили себе, что лучшей пары Кьяртану нам не привиделось бы и в вещем сне. Только сомнительно, чтобы он это как следует заценил…
Лишь когда наша розыскная работа пришла к полному завершению, мы вызвали обоих наших детищ на ковер. Был такой на женской половине дома — лучшей скондийской работы, тысяча с чем-то завязанных вручную узелков на метр квадратный. Истинное воплощение наших натур. Этюд в багряных, черных и белых тонах.
И сказали прямо:
— Вот что, любители отходно-доходных промыслов. Мы вас вычислили и просчитали. Торгуете собой по всему Верту вы почище, чем Дочери Энунны. А теперь либо ты, Кьяртан, женишься и отдаёшь все нажитое тяжким неправедным трудом аббатству нашей Бельгарды — либо тебя будут судить за кражу высоких технологий и промышленный шпионаж в особо крупных размерах. Да и за то, что королевскую кровь попусту транжиришь, а она, кстати, является общим национальным достоянием. Сам понимаешь, насчет суда — не очень-то шутка. Прецеденты казни венценосцев имеются в достаточном количестве, что у нас, что в Рутене. Да тебя и тяжкий венец пока не защищает. Что до Бьёрна, то его, скорее всего, простят как несовершеннолетнего и отдадут на поруки родителям. То есть Тору и мне.
— Я не хотел торопиться, — пробормотал главный виновник. — Зигрид…ну, она не совсем бы вам подошла, по правде говоря. Незнатная вовсе.
— Кому это — нам? Бывшей укротительнице плотских недугов, отставной жрице любви и коварной ведьме? — отчеканила Эсти. — Не валяй дурака где попало, если не хочешь сам в том же дерьме изваляться. Родословие придумать… отыскать при желании — пара пустяков. Вот образованность не подделаешь и царственный характер не привьешь.
— Я думал, вам по нраву будет красивая… — промямлил он, чем с головой себя выдал. Вторично.
Потому что если кавалер не считает свою даму красивейшей из женщин, если он хоть немного да объективен…
Врёт он. И ясное дело, зачем, холостяк огнеупорный, девственник ненатуральный.
— Некрасивых среди нас нет, — мягким кошачьим голоском ответила Библис. — Как среди хороших самоцветов нет таких, чтобы не принимали в себя игру, будучи правильно поставлены ювелиром.
Последняя фраза навела нас на некую каверзную мысль. Чисто женскую.
Но об этом позже. Сначала приведем разговор великой и ужасной матери аббатисы с ее упрямой протеже.
Когда Зигги в очередной раз предъявили светлым очам досточтимой Бельгарды, она отчего-то оказалась не в своем обыкновенном рубище, но в очень даже пристойной блузе и длинной юбке. Крепкие башмаки на ней тоже имелись: очевидно, собралась надзирать за случкой призового жеребца и одной из дочек кобылы Хрустальные Глаза, а это такое волнительное занятие, что ноги тебе оттопчут в единый миг.
Аббатиса смерила ее длинную, нескладную фигуру одним взглядом и сказала:
— Свершилось. Короля вконец раскололи, и теперь он согласен пожертвовать ради твоего освобождения и вящего процветания нашего монастыря все нажитые человеко-машинным кровосмесительством капиталы. Те самые, кои он и сулил тебе. Не для того, надеюсь, чтобы увидеть ускользающий хвост ящерицы, которая юрко шмыгнула в кусты. Так что ты свободна… выйти за него замуж и стать нашей и моей повелительницей.
Зигрид не удержалась: ойкнула.
— Мать пресвятая! Я же…
— Знаю, лгунья ты бессовестная, — ответствовала Белла на редкость мягко и сердечно. — Посмеяться решили над моими сединами?
(Надо сказать — редкими, в отличие от основной массы белокурых волос, подстриженных плотной шапочкой. Ни того, ни другого здешний народ практически никогда не видел. Монашеский устав не позволял.)
Зигги с неким сокрушением произнесла:
— Я ведь… я только хотела остаться здесь навсегда.
— И когда эти… куры привозному архитектору строила?
Молчание.
— Вот что. В инокини не одних девственниц берут. Разные бывают монастыри. А тебе не грех и попробовать, что такое настоящий мужчина, если уж Всевышний сам к этому подталкивает. Что такое женщина, я тебе, увы, не могу ни показать, ни даже намекнуть. А это значит, что настанет день, когда ты будешь биться о стены своей любимой клетки.
— Клостера или брака? — приоткрыла наконец рот наша Зигрид.
— Да считай всё едино.
— Вы меня продали. Точно простую лаборанту.
— Именно. С большой прибылью, а может статься, и с убылью. Говорят, что король не склонен решать вопрос о бенефициях и делении на диоцезы в пользу матери нашей, нохрийской церкви. Ибо под ногами у него путается еще невесть сколько религий.
— Наверное, мне придется слушать теперь одного моего владыку.
— Я думаю, ушки у тебя чуткие, а норов покладистый. Так что ступай с миром, дитя мое, и отныне мойся каждый день с самым дорогим мылом и умащай свою плоть наилучшими ароматами. Благословляю.
Вот так мы постепенно и подтаскивали наших деток друг к другу, не щадя ни себя, ни их.
Когда мы до конца деморализовали и выпотрошили Кьяртана, а заодно и лукавца Бьярни, Эстрелья сказала сыну:
— Так как ты проявил себя как послушный мальчик, ты заслужил награду. Негоже венчать короля с той, которой он ни разу не видел как следует.
— Да знаю я ее, — пробурчал король. — Как облупленную. Одного раза хватило.
— Никто не знает женщины до конца, пока она сама не захочет открыться, — философски произнесла Библис.
— И к тому же мы не ортодоксы какие-нибудь заскорузлые и замшелые, чтобы вслепую новобрачных потомков сводить, — заключила я. — Существуют всякие красивые обычаи: Разверзание Покровов, Счастливое Предзнаменование, Благоприятный Взгляд… Со времен достославного царя Ашоки. И какой ты сам царь, если обычаи с самого начала нарушаешь?
