Божество на возвышении рассмеялось.
— Совет выжил из ума, — сказало оно. — Они прислали Голос молчать. Кого же они пришлют говорить? Я боюсь и задуматься.
Летень, опомнившись, поклонился. Уан продолжил, будто обращаясь к кому-то третьему:
— Править должен один, я всегда говорю это моим сыновьям. Ибо вот во что превращается правление многих.
Марбе снова засмеялся. Голос выпрямился и, вжав голову в плечи, перешагнул порог. Дверь дрогнула было, но правитель остановил её взмахом руки.
— Вы скоро уходите, — сказал он Голосу.
— Мой повелитель, — тот поклонился вновь, на этот раз гораздо ниже, — простите старого дурака. Я пришёл не молчать, но говорить. Я не должен был тревожить…
— Нет! — капризно оборвал его Марбе и повторил размеренно, на манер мудреца: — Нет. Я знаю, что совет велел идти сейчас. (Он поднялся.) Первый раз страшно нарушать прежние порядки в свою пользу, второй — уже не столь. А сколько раз нужно их нарушить, чтобы вы осмелились меня заколоть?
Сердце старейшины пропустило удар, а потом лихорадочно забилось. Не помня себя от страха, он простёрся ниц и забормотал:
— Повелитель… верьте, сердцем и духом… преданы… мы преданы вам всецело…сердцем и духом… сердцем…
Марбе тихо вздохнул, спустился вниз, остановился рядом со стариком, медленно наклонился, снял с его головы шапку и положил её на ковёр, а потом коснулся кончиками пальцев тусклых жёлтых волос, заплетённых в косу.
— Легко ли убить в себе священный трепет? — спросил он. — Так же как сбросить статую Бога с пьедестала, верно?
Старик не отвечал и едва ли слышал что-либо, лишь дрожал всем телом. Правитель медленно выпрямился, склонил голову набок.
— Сколько раз я смотрел на них, — сказал он. — И каждый раз думал: что нам мешает? И почему вслед нам обязательно придут те, кто будут уверены: у них есть право крушить всё, перед чем благоговели мы. Взамен старого у них будет новый Бог, даже если он человек, и он скажет: то, что прежде было нельзя, теперь можно. То, что прежде внушало ужас, ничего не сделает вам. Потому, что оно умрёт — вы убьёте его.
Марбе вернулся на возвышение и довершил весело.
— Всё позволено новым Богам, потому что однажды они станут старыми, — правитель сел. — Сердцем и духом, — широко улыбнулся он. — Так зачем же совет прислал ко мне свой Голос?
Старик кое-как поднялся с пола, о шапке он и не вспомнил. Несколько раз летень сглотнул, а потом забормотал жалким, срывающимся голосом:
— Вести… из Онни…
— Важные, должно быть, — всё улыбаясь, снисходительно протянул уан.
— К ю… южным со… седям… уан…
— Наконец, у юга появится лицо, — Марбе демонстративно зевнул. — Ещё что-нибудь?
— Нет, нет, — с облегчением выдохнул Голос.
— Чудесно, — похвалил его правитель. — Так вот: передай совету, что я отнёсся к столь поразительному известию со всем возможным вниманием. Я тщательно его обдумаю, потому что это очень, очень серьёзно. Воистину, настолько серьёзно, что совет должен был разыскать меня, где бы я ни был, и сообщить эту новость немедленно. Если бы я не услышал её сейчас, наверняка произошла бы катастрофа. Само собой, совет должен понимать, что с решением нельзя спешить — одна моя неверная мысль, и я боюсь представить, что может со всеми нами приключиться. Поэтому вплоть до дня, когда приедет гонец с известием о том, что уан прибыл, беспокоить меня не следует. Хорошо ли вы запомнили всё, что я вам сказал?
— Да, мой повелитель, — летень согнулся в низком поклоне.
— Теперь вы уйдёте, — распорядился Марбе.
Старейшина удалился так быстро, что это походило на бегство. По знаку уана дверь встала на место, а на пиалы скользнули покровы. Комната погрузилась во мрак. Правитель медленно выдохнул, некоторое время сидел неподвижно, потом провёл рукой по лицу и пробормотал:
— Это их напугает. Но не остановит. Время нельзя остановить.
Стукнула дверь во внутренние покои, по шкурам заплясали тени от огонька единственной свечи. Уан с улыбкой посмотрел на вошедшую. Красные волосы сбегали на плечи женщины, будто раскалённая лава, тёмные глаза таинственно блестели, губы неуверенно подрагивали. Марбе мысленно стёр их с её лица, цвет волос не мешал ему, но привлекал только взгляд — он напоминал ему о другой.
— Вы звали меня, повелитель? — робко спросила женщина.
— Нет, — ответил Марбе и подумал, что та, другая, не задала бы такой вопрос.
— Мне уйти?
И этот не задала бы также.
— Отчего же, — он широко улыбнулся, пристально глядя ей в глаза. Женщина помнила приказ и не отводила взор.
— Вы чем-то расстроены? — попыталась она в третий раз.
— Тем, как много ты болтаешь, — лениво отозвался Марбе и спустился с возвышения. — Вернёмся в спальню.
Женщина, наконец, осмелилась улыбнуться. Взгляд её стал лукавым, и сейчас он напоминал о другой столь сильно, что уан ощутил, как к нему возвращается верное настроение.
Прошло три дня, а Хин не собирался признавать за собой вину. Меми обеспокоено рассказывала, что мальчишка всё время сидел неподвижно, глядя перед собой. Он оживал лишь, чтобы поесть, а потом застывал снова.
Надани даже обратилась к Гебье — они поговорили на заднем дворе крепости. Ведун всегда приходил туда днём, как шутили стражники, чтобы поздороваться с огромной глыбой, лежавшей там с незапамятных времён. Надани как-то приказала убрать её, но десяток летней, охранявших крепость, с поручением не справился.
Разговор не стоил потраченного времени. Весен, привычный к истерикам женщины, терпеливо слушал. Изредка вздыхал или печально произносил пару слов, а в ответ на вопрос о том, в чём причина странностей Хина, удивлённо заметил, что плохо знает мальчишку и потому не возьмётся судить.
— Снимите наказание, — едва слышно посоветовал он, наконец.
Надани лишь усмехнулась:
— Пусть усвоит, — заявила она, — как я сказала, так и будет! Не иначе.
Проснувшись, Хин услышал, что во дворе не так тихо как обычно: люди переговаривались чаще, хотя по-прежнему лениво, потом забормотали на своём наречии динозавры, и мальчишка понял — запрягали экипаж, других объяснений и быть не могло. А если запрягали экипаж, значит мать уезжала. Никогда до сих пор её поездки в деревню не длились меньше двух часов.
В этот день Хин не фантазировал, и потому сохранять неподвижность ему было не столь легко, сколь прежде. Заглянула мать, наряженная глупо и похожая на шкаф, вздохнула и вышла, а мальчишка обратился в слух: вот заскрипели цепи моста, протопали лапы, и всё стихло. Он продолжал ждать, затаив дыхание, изнывая от радостного предвкушения. Дверь отворилась.
