— Ты ел? — Най не удивился отрицательному жесту. — Ну хоть пил? Вот бестолочь, лечить таких — себя попусту гробить.
Распотрошил вьюки, торопливо кинул спасенному флягу, отрезал сухого сыра. Мяса бы ему, тоскливо вздохнул рассудок. Най в пустыне, мальчишкой, был отменным охотником. Теперь он еще помнил детский яркий азарт выслеживания, засады, погони и переживал утрату права на охоту так же непросто, как отказ от мяса. Но убивать, ощущая смерть животного почти как свою, мерзко, он уже пробовал и помнил тяжелый опыт. Впрочем, он выдержит, и пустыня тоже, ну, одной змеей станет меньше, не мировая трагедия. Зато теперь он может изжарить добычу без костра, почти мгновенно.
Спустя несколько минут брус уже поедал печеное мясо, удивленно хлопая длинными ресницами. Он бы многое спросил, но голод радикально лечит от назойливого любопытства. Араг дождался, когда новый попутчик насытится, упаковал остатки мяса и повторно напоил сероглазого. Вздохнул, потряс флягу, оторвал от подола пыльной рваной рубахи бруса клок, смочил и протянул — утрись.
Вот теперь можно и рассмотреть его. Славный парень, если откормить, подумалось вдруг. Брови темно-русые, лицо скуластое, жесткое, с упрямой линией неулыбчивых губ. Плечистый, рослый, на диво крепкий и совсем молодой, хорошо, если двадцать лет уже исполнилось.
— И что ты тут делал?
— Шел.
— Хороший ответ, — кивнул Най, собирая и упаковывая вещи. Вздохнул, бросил спутнику запасную рубаху. — Куда?
— В Карн, — упрямо буркнул брус, не поворачивая голову, но рубаху натянул.
— А имя у тебя есть, путник?
— Тебе на что? Помог — спасибо, а только у меня своя дорога.
— Так я уже оттуда, — серьезно сообщил Най. — Могу все рассказать, что тебе интересно. Потому как ни арагам, ни брусам там не обрадуются, ты и сам знаешь.
Может, моих слов хватит?
— Нет.
Псих встал и, поклонившись, развернулся на запад. Най устало глянул в небо, призывая солнце в свидетели своих мучений. Солнце ехидно намекнуло, что он себя вел иногда не лучше. Поделом, мол. Может, и так, но ему надо спешить на север, пока погода хороша. Хотя бросить молодого дурня тоже невозможно. Пришлось заседлать коней и ехать следом.
— Там заставы, ты не прошел и первую, — попробовал он еще раз обратиться к рассудку юноши. — Потом черные проклятые озера, а дальше — болото. Непроходимое, слышишь? На много дней пути только болото. Топи гнилые, трясины, открытая вода без дна. Ты не пройдешь.
Упрямец дернул головой, отгоняя разумные мысли. Его, конечно, удерживали всем поселением, подумал Най. Теперь сказанное воспринимается как отзвук тех бесполезных уговоров. Ну ладно, я тебе не добрый старейшина, вразумляющий словами по немощи.
Пару минут спустя тощий брус был надежно связан и закреплен в седле Леща, получившего кличку за рослую худобу и забавную костистую морду. Со своим новым прозрачным всадником он сможет успешно изображать призрак пустыни, прикинул араг.
Парень глотал злые слезы, которые он, взрослый мужчина, не сдержал, обнаружив, что оба коня, покорные воле хозяина, рысят теперь на северо-восток, к покинутому дому. Он знал свою силу привычного к молоту помощника кузнеца, никем в поселении не оспариваемую, и страдал вдвойне от полной беспомощности против чудовищной мощи сухого арага, внешне — почти одного с ним роста и сложения. Да и по возрасту… Ну сколько этому гибкому зверю? Двадцать пять? По гладкой коже — может и так. А если счесть светлые полосы шрамов — то, глядишь, и все пятьдесят.
Дышит ровно, смотрит с хищным прищуром за горизонт. Настоящий белоглазый демон, жуткая сказка песков — непобедимый, неутомимый, неумолимый. Так и не повернув головы к спутнику, страшный человек неторопливо продолжил прерванную мысль.
— А если южнее брать, то попадешь в горы, что даже хуже. Дальше лежит тракт, по нему гонят рабов. Тебе на шею быстро найдут запасной хомут. Четырнадцать лет назад, в такую же осень, я там прошел. Поверь, малыш, на западе от гор для тебя нет ничего хорошего. И спасти ты никого не сможешь. — Най искоса глянул на невольного попутчика. Не пробирает. Ладно, дорога длинная, а поговорить с самим собой, человеком по определению умным и рассудительным, всегда приятно. — Звать меня можешь Най или Наири, если поговорить надумаешь. Я угодил в эту кашу по нелепому случаю. Наш род не платил детьми за воду, жили совсем плохо, скрывались все время. Я от учителя возвращался и напоролся на смотрителей. Увел их от рода, но сам попался. В караване рабов я первый раз в жизни напился досыта. Кормили там лучше, чем дома. Мясо давали ежедневно. Правда, не всем, а только послушным, но и это различие многим нравилось, хорошей еды не хватило бы на всех. Путь до Карна неблизкий, а голод лучше кнута ломает. Особенно когда еда рядом, — только восславь доброту хозяев и жри на четвереньках, низко кланяясь, хоть до рвоты.
Нашлись девки, которые себя страже предлагали за хороший ужин. А сопляки сапоги чистили. Потом привыкли, даже вылизывали.
— Врешь, — глухо выдохнул упрямец.
— Покорный раб на торгу стоит несравнимо дороже, — поучительно заметил араг. — Меня редко продавали с выгодой. Первый хозяин был содержателем призовых бойцов.
Я у него жил долго, почти два года. Там учили драться и мне это подходило. У хозяина имелась жена, сморщенная старая змея, полезная своими деньгами и связями.
Он не таясь покупал молоденьких девиц, а змея развлекалась с нами. Всегда отменно кормила, отличное жареное мясо, вино, фрукты. С ней было по-своему приятно иметь дело. Все без обмана.
— Ты… — мальчишка вздернул голову, не в силах смолчать. — Ради мяса?
— Хотел идти в Карн? Вот и запомни, у раба нет чести. Слабый не сбежит, я копил силы, отъедался. — Най усмехнулся круглым глазам спутника. — У меня был славный первый побег. Почти удачный, три дня ловили и, может, не поймали бы, знай я точно, куда идти. Молодой был, еще не знал.
— Поймали?
— Тогда были разрешены публичные казни, потом их князь запретил, он неплохой человек, говорят. Только Карн в одиночку не переделаешь. Поймали меня, шкуру на базарной площади спустили и ноги переломали. — Най гордо хлопнул себя по бедру — Сам в лубки собирал, все срослось правильно. Потом продали в веселый дом.
Челюсть подбери, впечатлительный! Золотарем, а ты что подумал? На меня в тот год и старуха бы не польстилась! Дальше рассказывать, или поедешь домой без веревок, своим ходом?
Брус промолчал, свесив голову. Вот и ладно, пусть подумает, такого ему дома не говорили. Наири усмехнулся. Ведь я тоже ничего особенно больного пока не рассказал. Страшно — когда предают вчерашние друзья, с которыми вместе собирался бежать. Когда смерти хорошего человека радуешься и говоришь: отмучился. Еще страшнее — потом, когда уже никому не веришь, и мир становится окончательно мрачным и беспросветным.
