— Спасибо, — сказала Лиза и хлюпнула носом.
— Хотя… — помолчав, добавил Инго, — хотя, котёнок, когда этот Штамм завел речь про мост из живых людей, я очень хорошо понял, как жилось бедняге Кораксу. Потому что, понимаешь, Лизка, фарфоровые куколки под рукой оказываются далеко не всегда… В общем, сговорились они и решили начать большую радингленскую операцию. И встретили достойный отпор. Уж чего не ожидали… А Мутабор снова оказался хитрее всех и сообразил, что без этих союзников ему единовластно ставить собственные эксперименты будет даже проще, и ловко их подставил под этот достойный отпор. А сам остался на свободе. Сейчас, — вдруг сказал Инго. — Сейчас, Лизка, я всё расскажу.
Лиза испугалась. Потому что вспомнила, как Филин всё хотел рассказать ей про то, как погибли их родители, и никак не мог начать. И угадала.
— Наши с тобой родители, Лизка, сумели вызвать всю эту компанию на поединок и заключить их в этот шарик, — сказал Инго. — Коракс сам не понял, как это произошло, так что добавить ничего я не могу. Папа, правда, волшебником вообще не был, зато маминой силы на двоих хватало. Да и потом, есть вещи, которые не хуже магии действуют… В результате вся эта компания оказалась в шарике, а Мутабор увернулся, потому что очень уж крут был, гадина, за свой счет и за чужой… А вот куда при этом родители наши делись, Лизка, я не понимаю. Они могли погибнуть, конечно, но это случилось не в нашем мире, а где-то ещё… Я их нигде не вижу… Их нигде нет, — он даже руками развел. — Ни живых, ни мертвых. Лизка, у меня слова кончились.
— Инго, а откуда ты это всё знаешь? — вдруг спохватилась Лиза.
— Просто знаю… — Инго помолчал. — Я ему в глаза посмотрел, Кораксу. Бедный он, бедный — двенадцать лет там, с ними…
— Тогда как же… что же… — слова у Лизы тоже кончились, зато слезы подступили опасно близко. — Как это — нигде нет?
Инго остановился.
— Погоди, — быстро начал он. — Погоди-погоди. — Схватил Лизу за руку и ринулся вперед. Мимо замелькали фамильные портреты — легендарный Инго Первый в сверкающих латах и с весёлыми оранжевыми глазами, Инго Второй на фоне книжных полок и неразборчивой карты на заднем плане, Элейна Прекрасная с пушистой белой кошкой на руках, дедушка Ларе в рогатом шлеме… У одной из картин они затормозили так резко, что Лиза еле на ногах удержалась и взглянула на Инго с возмущением. Ещё и бегает после такого!
А потом она посмотрела на картину.
Это был парадный портрет Инго Третьего и супруги его Уны, Тоненькая Уна сидела в кресле в зелёном платье — рыжие женщины обречены носить зелёные платья, — Инго-старший стоял рядом, опершись на спинку. Сейчас было видно, что Инго-младший уже не так похож на отца, как раньше. За ними виднелось стрельчатое окно с видом на море, книжные полки, глобус, гипсовая статуэтка, изображавшая сову, и много чего ещё.
Лиза видела эту картину десять тысяч раз, а Инго — гораздо больше. Лизе портрет никогда не нравился, уж очень эрмитажный какой-то. Ей казалось, что та фотография папы с мамой, которая в Петербурге в Бабушкиной комнате, гораздо лучше, хоть и маленькая, и чёрно-белая.
Сейчас Инго, воткнув факел в гнездо, смотрел на портрет, не мигая и напрягшись, как струна, и барабанил пальцами по переплету Книги.
— Нет, — сказал он наконец, мотнув головой. — Нет. Да. Нет, потом. Показалось. У Филина спрошу.
…Лиза сначала ужасно сердилась на брата за то, что он никуда не спешит, но когда они дошли до кухни, ей стало ясно, что на дело действительно надо идти сытым и довольным. Бутербродов они съели без счёта и выпили чуть ли не ведро сока. Разговаривали шёпотом, потому что от голосов начинало гудеть в главной королевской кастрюле. Один раз выкатилась из тёмного угла мышка, ничуть не механическая мышка в серой бархатной шубке, потаращилась на ночных гостей бусяными глазками, и Лиза угостила её сыром. И только когда почти рассвело и часы на башне пробили пять — в Радинглене летом тоже, как и в Петербурге, светает непростительно рано, — Инго вздохнул и произнес:
— Всё, хватит тянуть. Пора Конрада будить. Вот что, котёнок, позови-ка нам Мурремурра.
Лиза попыталась возмутиться, но потом представила себе, каково это — будить спящего дракона, да ещё по такому деликатному делу, и согласилась, что пусть лучше это сделает кот. На котов не сердятся даже драконы.
Мурремурр фыркнул в усы и отправился выполнять поручение, а брат с сестрой довольно долго сидели молча, то поёживаясь, то позевывая, то переглядываясь. Инго вертел в руках тёмный шарик.
— Смотри, как смешно получается, — протянул он. — Мутабор шар этот развлечения ради дал в руки этой статуе, ну, помнишь — старику с котом… Нет, Лизка, ты представляешь — двенадцать лет все мимо него ходили!
— Обхохочешься. Может, Бабушка и права, — рассудительно ответила Лиза. — Надо бы во дворце генеральную уборку сделать, что ли, а то мало ли что ещё найдется…
— Надо… Ой, — сказал вдруг Инго, выпрямился и уставился на стену. Лиза даже испугалась. — Всё сходится. И про лес с белыми листьями. Только вот не знаю, что там имелось в виду — то ли деревья замерзшие в Ажурии, то ли страницы в Библиотеке… И про беднягу Коракса ведь там было.
— Где — там?! — подозрительно спросила Лиза. Инго принялся шарить по карманам.
— Ах да, — вспомнил он, — из него же Филин кораблик сделал. Да я и так помню. Тот, кто гадает — да или нет, тот, кто не в силах найти ответ…
— Да уж, — подумав, сказала Лиза, дослушав стихотворение. — Там, между прочим, и про Костика есть.
— Что? А… Грустно все это, Лизка, — вздохнул Инго и снова чихнул.
— Будь здоров. Не грустно, а обидно. Обидно, когда человек бестолочь, — строго сказали Их Высочество. — Ну или дракон.
В коридоре послышался мягкий топоток кошачьих лапок и мерная поступь старшего Конрада.
* * *
К той минуте, когда «Гиппокампус» снова оказался у радингленского берега — будто никуда и не уплывал — никаких сил бояться у Лизы больше не осталось. Она сидела на тёплом мелком песочке, обхватив коленки, почёсывала за ухом Мурремурра и ждала. Конрад-старший нарочно распорядился выбрать тихий пляж подальше от дворца и от пристани, чтобы их не заметили. Теперь он — огромный, грузный, золотой — кружил над морем, покряхтывая и разминая крылья, а на корабле никакого движения не происходило. Вообще было очень тихо — только ветер шуршал в драконьих крыльях да волны с мерным шипением набегали на песок.
«Гиппокампус», не соизволив проскрипеть ни слова, очень тихо и очень медленно спустил шлюпку. Паруса его потихоньку наливались розовым отсветом восходящего солнца. И все равно даже с берега было видно, какой он сердитый.
