Но на этот раз Тэн окс Найра не отвернулся и не подставил ей другую щеку, нет. Он жадно перехватил ее уста своими губами и вложил в свой поцелуй все, что хотел и не мог высказать словами – возмущение, восхищение, мужское превосходство и преклонение перед Женственностью Тысячеликой.
Тэн опрокинул Люспену на спину и, подумав, но не сказав «Я и сейчас буду сверху», попытался показательно овладеть ею. Но не тут-то было. Люди Гиэннеры искушены в отказе. И когда, после пяти коротких колоколов постыдной возни, Тэн бессильно оросил ее жесткие кудри, он получил по морде второй раз.
– А вот теперь все будет по-моему, – заключила Люспена, подсовывая под голову оглушенного Тэна круглую подушку, на которой были вышиты юноши и девы, юноши и девы – бесконечная цепь пар без конца и начала.
x 3 x
Над горячей водой подымались тяжелые пряные испарения, от которых кружилась голова.
Тэн сидел в посеребренной лохани, которыми на «Лепестке Персика» были снабжены едва ли не все каюты, а Люспена, низвергая на его голову очередной ушат благовонной воды, говорила быстро и четко, как перед коллегий наставниц. Совсем не так, как Тэн привык слышать от своих прежних любовниц, с которыми в свое время не отступал ни на шаг от Уложений Жезла и Браслета. Те либо засыпали на его плече, либо морозили что-то про замужество. А Люспена и не спала, и в мужья его не зазывала, а напротив, после двух часов усердных трудов над разомлевшим Тэном, была свежа, как весна в Северной Лезе.
– Гиэннера недовольна, что по всему Кругу Земель мужская измена считается привычным делом и, как правило, воспевается с театральных подмостков, в стихах и на пирушках. Мужчине все сходит с рук, а женщину за это в Асхар-Бергенне могут побить камнями, в Харрене отлучить от детей, а на Юге – вытворить такое, что язык не поворачивается сказать. Гиэннера считает, что мужчины и женщины – равноплодоносные ветви одного великого мирового древа и ни тем ни другим не дано излишней власти друг над другом. Но, коль уж скоро женщина родит детей, кормит их грудью и более пристрастна в конечном наслаждении чем мужчина, ей в Аюте воздают больше почестей, чем в других странах. К тому же, судьба Аюта такова, что защитить его от внешних врагов могут только женщины, дочери Океана и Земли, причастные к их изменчивому могуществу. Мужчины, сыновья Жгучей Звезды и Ветра, слабее, но мы очень редко указываем им на это. Вот почему у нас полное равенство. Один достойный мужчина может иметь нескольких жен, а одна достойная жена – многих мужей. И если ваш Свод, говоря о любви и власти, истребляет овечек из своей возлюбленной паствы во имя того, чтобы «порченые» не заразили остальных, то у нас, в Гиэннере, Учение Двух Лагинов блюдут в его первозданной чистоте. Добро лежит в естестве мира, значит, быть естественным – быть добрым. Зло – противоестественно, Измененная материя – противоестественна и, следовательно, зла. Воздержание противоестественно и, следовательно…
Тэн вяло хлопнул Люспену по ягодице.
– В общем, у вас любая измена не является изменой.
– Является. Но изменой у нас считается только то, что искривляет естество вещей. А то, что его восстанавливает – конечно же нет.
С этими словами Люспена ушла за шелковую ширму, которая перегораживала каюту надвое, и вернулась с ножницами и маленьким стеклянным флаконом.
– И когда я, например, спала с милым Сорго – я дарила ему свою любовь совершенно бескорыстно. Столь же бескорыстно, как и тебе. Впрочем, в твоем случае следует еще учесть не только твое, но и мое удовольствие. То есть в этом смысле я была небескорыстна.
Тэн слушал вполуха, любуясь не столь уж совершенными, но такими «своими», познанными формами Люспены. На краю его сознания мелькнула мысль, что Люспена, конечно, лукавит, но в этот момент рука Люспены с ножницами потянулась к его чреслам и Тэн, заслоняясь рукой, запротестовал:
– Э, э, э! Эт-то еще что!?
– Это плата за твою жизнь, – сказала Люспена совершенно обыденным тоном, отводя руку Тэна и ловко отхватывая клок волос над его перепуганным удом.
И, не успел Тэн облегченно вздохнуть, она – в одной неуловимой связке произрастающих друг из друга и входящих одно в другое движений – отбросила прочь ножницы, опрокинула содержимое стеклянного флакона Тэну на голову, вложила внутрь опорожненного флакона клок его волос, плотно закрыла его пробкой и, после того как он бесследно исчез где-то в складках ее халата, принялась ожесточенно массировать обеими руками голову Тэна.
От аютского снадобья шел острый и безжалостный аромат. У Тэна закружилась голова и его тело вкупе с сознанием полностью растворились в небытии, из которого до времени не было и не могло быть возврата.
x 4 xМЕДОВЫЙ БЕРЕГВторая неделя месяца Алидам
Они забрались в горы уже очень далеко. Идти было тяжело, дышать – тоже. Конь был теперь почти бесполезен, но зато шардевкатранов можно было вообще не опасаться. Сколь бы ни были они сильны, но прокладывать подземные ходы в крепких скальных породах, прорываться сквозь толщи черного греоверда и срывать прочь утесы – это, кажется, даже им было не по силам.
Эгин постепенно приходил в свое излюбленное цинично-деловитое состояние духа. Постепенно события стали складываться в стройные цепи, природа перестала казаться враждебной, а будущее – неопределенно гнетущим. Правда, на привалах кошмары начали допекать аррума с новой силой, но что такое кошмары во сне по сравнению с кошмарами наяву? Просыпался Эгин обыкновенно очень рано и вместе со сном стряхивал с плеч воспоминания о том, где и как его душа провела прошедшую ночь.
Вопреки пессимистическим ожиданиям Эгина, Кух почти не доставал его своими россказнями. Горец обладал одним очень полезным и редким даром, какой всегда ценится просвещенными народами. Он очень тонко чувствовал, настроен болтать его хозяин или нет. И если нет, то он мог преспокойно идти вперед по четыре часа кряду, не открывая рта.
Среди этой идиллии как-то само затесалось одно прискорбное обстоятельство. Вот уже три дня они почти ничего не ели. Дичь словно бы вымерла.
– Я думать, они все собираться на кладбище возле Кедровой Усадьбы, чтобы кушать-кушать. Там сейчас много еды, – шутейно-серьезно предположил Кух.
– И олени тоже?
– Нет, оленей, наверное, поели костяная рука. Они такие.
Эгин не сдержался и прыснул со смеху. Как бы ни старался Кух казаться мужчиной себе и другим, а все равно порою высказывался как десятилетний мальчишка.
Наконец, высокие горы понемногу стали переходить в очень высокие. Вдали уже маячили снежные вершины. Ветер сделался грубым и холодным. Теперь за один дневной переход им едва ли удавалось преодолеть пять-десять лиг, но даже несмотря на это к концу дня они валились спать почти замертво.
