Старший Голсуорси покачал головой.
— Крайне неразумный поступок, джентльмены.
Сэкерби сердито одёрнул пиджак.
— Это низко — пользуясь своей властью, наказывать людей только для того, чтобы потешить свою обиду, — мрачно сказал он. — Капитан ведь и сам не уверен до конца, что нашёл преступника, ему просто надо на ком-то сорвать свою злобу! Но сказано: гнев человеческий не творит правды Божией! Сказано: солнце да не зайдёт во гневе вашем! А капитан уже с неделю засыпает и просыпается во злобе.
Старший Голсуорси закатил глаза.
— О, нет, только не это, пожалуйста. Мистер Сэкерби, я искренне рад, что познакомился с таким праведником, как вы, я безмерно уважаю вас, но умоляю, избавьте меня от проповедей. Мой старший брат — священник, мне хватает этого счастья дома.
— Вы офицер! — резко возразил Сэкерби. — Вы должны понимать! Обуянный гневом, он творит несправедливость, и это видят другие. Полезно или вредно это для корабля?
— Пока его решения не подвергаются сомнению, вреда нет, — отвечал старший Голсуорси. — Пока команда верит ему, а не тому, кого он полагает вором и кто твердит о своей невиновности, беды не будет. Да, это всё прискорбно, дурно, грешно, в конце концов, но таков порядок вещей, мистер Сэкерби. Наверное, казни египетские тоже были весьма жестоким наказанием, что же нам, Господа обвинять в несправедливости?
— Священник! — перебил брата младший Голсуорси, назидательно подняв палец. — Спасибо, Уильям, ты меня надоумил. Сейчас, после того скандала, который учинили джентльмены, капитан Робб не станет слушать меня, но, возможно, его сможет успокоить священник?
— Я сбегаю за ним! — встрепенулся Хардслоу.
— Да, сделайте одолжение, и поскорее, — кивнул младший Голсуорси.
— А нужно ли это? — спросила леди Трондхилл. — Пока мы здесь разговаривали, наказание наверняка закончилось.
— Нет, — всё так же мрачно сказал Сэкерби, опускаясь на стул. — Капитан сказал, что будет наказывать этого бедного матроса до тех пор, пока он не признается в краже и не скажет, где шахматы. А он не сделает этого, потому что шахмат не брал.
— Вы так уверены в этом? — устало спросил младший Голсуорси, тоже присаживаясь.
— Совершенно уверен. Капитан прицепился к нему, потому что он заходил в его каюту в тот день. При этом один из офицеров заходил позже и клянётся, что шахматы были на месте, точнее, что он их на место и убрал. Капитан, оказывается, сам позабыл их на столе, уходя на мостик. Так вот он не верит этому офицеру, кричит, якобы тот покрывает матроса! Вы представляете?
Старший Голсуорси покачал головой, но ничего не сказал. Зато высказался мистер Льюис:
— Да уж, — сказал он, — похоже, вы блюдёте офицерский авторитет более ревностно, чем наш дорогой капитан.
— Эти шахматы очень дороги ему, — заметил лорд Трондхилл, — его можно понять. Хотя, я согласен, нельзя оправдать.
— Нельзя ставить богатство выше чести, — возразил Сэкерби.
— Об этом хорошо говорить вам, зажиточному ювелиру, — мягко ответил лорд Трондхилл, — крупные суммы денег и прекрасные вещи проходят мимо вас постоянно. Если вы всей душой полюбите какое-нибудь колье, а у вас украдут его, вы просто сделаете похожее — или другое, не хуже. Легко говорить о незначительности денег, когда у вас их много. Насколько я знаю, наш капитан не так уж богат, да и выбивался он из низов.
— Мне тоже так кажется, — кивнул старший Голсуорси, — у него фамилия шотландская.
— По крайней мере, — продолжал лорд Трондхилл, — мне неизвестно о его богатых предках.
— А о моих? — желчно спросил Сэкерби. — Может, вы слыхали что-нибудь о моих богатых предках? Я тоже добился всего сам, я знаю, каково это. Деньги — лишь инструмент для достижения цели, ценности — лишь знаки, которые служат нам, рассказывая другим, кто мы такие.
— Видимо, ваши цели весьма серьёзны и важны, раз вам для их достижения необходимо столько денег, — нарочито бесцветным тоном произнёс лорд Трондхилл. — Насколько я знаю, ваши дела идут более чем хорошо, а в Новый Свет вы едете, чтобы разбогатеть ещё больше.
— О, вы тоже собираетесь навестить тот аукцион? — Сэкерби улыбнулся одними губами. — Да, там можно довольно задёшево прикупить очень дорогие камни. Надеюсь, мы с вами не нацелились на одни и те же лоты. Вы правы, мне нужны деньги, но, поверьте, не для того, чтобы сложить их в сундук и любоваться. Я оставляю себе на жизнь ровно столько, сколько мне необходимо.
— Джентльмены, — вмешался Льюис, — может, поговорим о чём-нибудь приятном? Например, как вам нравятся музыканты?
— Они очень хороши, — мрачно отозвался Сэкерби, — но виолончелиста неплохо бы покормить, он отвлекается.
— А мне вот любопытно, — сказала миссис Льюис, — неужели этот священник, отец Браун, действительно умеет расследовать преступления? Или то, что случилось с мистером Хардслоу, — случайность? Как вы думаете?
— Я думаю, — ответил старший Голсуорси, — что священникам очень многое рассказывают на исповеди. Видимо, отец Браун случайно узнал что-то, что помогло ему связать концы этой верёвки.
— Не знаю, — задумчиво произнёс Сэкерби, — он показался мне довольно неглупым человеком. Мы говорили с ним вчера… Столкнулись случайно на палубе. Он действительно разбирается в людях. Меня раскусил довольно быстро.
Сэкерби коротко рассмеялся и подозвал официанта.
— Пойду, наверное, в библиотеку, — сказала леди Трондхилл, поднимаясь. — Хотела подышать свежим воздухом, но если там происходит… такое… Дорогой, вы со мной?
— Нет, дорогая, я, пожалуй, вернусь в каюту и дочитаю наконец книгу.
Лорд и леди Трондхилл покинули общество, остальные же сидели за столом, рассеянно слушая музыкантов, и думали каждый о своём.
* * *
Роджер Хардслоу оторвал отца Брауна от молитвы, страшно смутился, поняв это, и очень удивился, когда вместо того, чтобы выразить досаду, маленький священник, выслушав его, просветлел лицом.
— Нет-нет, не извиняйтесь, что вы. Я как раз просил совета у Господа — и вот он, совет. Пойдёмте скорее.
Памятуя слова младшего Голсуорси, Хардслоу держался в стороне, чтобы капитан Робб, увидав его, не разозлился ещё больше. Однако вовсе с палубы он не уходил, любопытствуя, как отец Браун станет увещевать жестокосердного капитана.
На удивлением, отец Браун не увещевал никак. Он подошёл к капитану Роббу и просто сказал:
— Капитан, я найду для вас шахматы, если вы сейчас отпустите этого несчастного.
Хардслоу почудилось, будто на какое-то время на палубе стало тихо-тихо. Скорее всего, это воображение сыграло с ним шутку, как случалось в его жизни не раз, но тем не менее в глазах Хардслоу мир замер, и он смог разглядеть в подробностях и красного от ярости капитана, и хмурых матросов, стоящих вокруг, и тёмные брызги на покрашенной в белый цвет трубе парохода. По счастью, несчастного, которого подвергали порке, от него закрывали другие матросы. Всего капитан подверг этому унизительному наказанию полдюжины человек, однако остальные, обвинённые им в небрежении своими обязанностями, уже были освобождены, и лишь один матрос, тот самый, кого капитан Робб считал виновным в краже, всё ещё получал удар за ударом.
— С чего это вдруг? — спросил капитан у отца Брауна. — Не укрываете ли вы краденое, святой отец?
— Вовсе нет, капитан, но я обязан проявлять сострадание ко всем, а особенно — к заблудшим душам. Заботиться об их спасении — моя задача. Поэтому я прошу вас о снисхождении к этому матросу, но вы же офицер, капитан корабля, вы не можете просто так отменить свой приказ, я понимаю. Поэтому обещаю вам с Божьей помощью найти и вернуть вам украденное, если вы исполните мою смиренную просьбу.
В этот миг Хардслоу готов был биться об заклад, что, говоря о заблудшей душе, нуждающейся в спасении, отец Браун имеет в виду вовсе не обвинённого в воровстве матроса. Однако капитан или не понял этого, или не подал виду, что понимает.
— Хорошо. В конце концов, не так часто меня просят о чём-то церковники. До прибытия управитесь?
