— Да, несомненно.
Капитан резко развернулся и ушёл, а Хардслоу поспешил к отцу Брауну — избитый матрос наверняка нуждался в помощи, которую команда может не посметь оказать. Роджер Хардслоу был бы рад больше никогда в своей жизни не видеть человеческую кровь, но сейчас его желания не имели значения.
* * *
— Могу ли я ещё чем-то вам помочь, отец Браун? — спросил Хардслоу, когда матрос наконец был препоручён заботам корабельного врача.
Маленький священник какое-то время колебался, потом просиял:
— Да, точно! Конечно, можете! Вы мне всё время помогаете, Роджер, вот сегодня, например. Я погряз в своих терзаниях и пропустил всё это… Было бы совершенно ужасно, если бы в порыве ярости капитан забил бедолагу до смерти.
— Он не брал эти проклятые шахматы, я совершенно уверен!
— Да конечно же, не брал, Роджер. Какой смысл офицеру выгораживать его, говоря неправду? Ведь будь капитан чуть менее взвинчен, он обвинил бы в краже именно офицера, и тот не смог бы оправдаться! Он говорил правду, после ухода матроса Дженкинса шахматы оставались в каюте капитана. Ах, Роджер, капитан Робб так неосторожен! Разве можно оставлять ценную вещь без присмотра? Конечно, она ввела в искушение человека, разум которого и без того был смущён…
— Постойте, отец Браун, так вы знаете, кто украл их?
Маленький священник тяжело вздохнул.
— Знаю, Роджер, в том-то и беда, что знаю! И не будь я так увлечён своими праздными размышлениями, Дженкинс не пострадал бы! Я так виноват перед ним…
— Расскажите же мне правду!
— Не могу.
— Тайна исповеди, да?
— Не только. Я обещал. Вообще говоря, этот человек — не мой прихожанин, не католик, я имею в виду. Но англиканского священника на «Каронии» нет, а его душа так жаждала утешения, что он пришёл ко мне. Он терзается, и я не могу решить его проблему, а вот вы, Роджер, пожалуй, можете. Я хотел попросить о помощи мистера Сэкерби, но, боюсь, именно в этом деле он мне откажет. Он слишком строг к греху.
— Сэкерби? Как странно; мне он показался ужасным скрягой. Богаче лорда, а одевается весьма небогато, и вечно порицает порок.
— Ох, Роджер, нехорошо сплетничать о других людях, но вообще-то это не тайна, и если бы захотите, то и сами это выясните. Мистер Сэкерби содержит сиротский приют и что-то вроде работного дома. Ну, знаете, для женщин, которых общество признало дурными. В большинстве своём эти работные дома — ужасные места, но свой мистер Сэкерби обустроил так, что от него есть польза и содержащимся в нём женщинам, и в некотором роде ему самому: работный дом приносит прибыль. Которая тоже идёт сиротам. Впрочем, некоторые из этих сирот не совсем сироты, если вы понимаете, о чём я…
— Дети тех женщин? — понимающе кивнул Хардслоу.
— Да. Мистер Сэкерби действительно нетерпим к человеческим слабостям, и, наверное, его воспитанникам приходится нелегко. Но он и вправду выводит их в люди. Хороший человек.
— Поразительно. Я никогда бы не сказал, глядя на него, что он способен на нечто подобное.
— Господь указует человеку путь очень по-разному, Роджер. У мистера Сэкерби была любимая сестра, в непорочности которой он был свято убеждён — и не без оснований. Но однажды выяснилось, что она беременна… Это дурная история, Роджер, хотя сестра его действительно очень достойная женщина. И мистеру Сэкерби хватило мудрости понять, что иногда грех коренится не там, где можно предположить, если смотреть на ситуацию мельком. Его сестра и племянник сейчас на его иждивении; юноша скоро отправляется учиться, на это тоже нужны средства. И тем не менее, я убеждён, он дал бы мне денег… на дело, которое посчитал бы благим. Но то, что я задумал, с его точки зрения — поощрение воровства, и боюсь…
— Вы хотите выкупить шахматы у вора? — догадался Хардслоу.
Отец Браун немного смутился.
— Да. Видите ли, там такая история… Этот человек — профессиональный вор, зарабатывал этим на жизнь долго и совершенно без удовольствия. Он, как и многие, отправился в Новый Свет, надеясь начать жизнь с нового, чистого листа. И будь он один, никакие шахматы не соблазнили бы его. Но у него семья, и его сын так же мечтает об учёбе, как племянник мистера Сэкерби, а его жена хочет быть хозяйкой настоящего дома, не грязной лачуги, на которую им сейчас придётся рассчитывать. И когда он увидел эти шахматы, они заслонили ему всё. «Одна кража, — думал он, — только одна, последняя, и мы заживём богато, счастливо, больше никогда не надо будет мне совершать ничего дурного!» А теперь, когда злосчастные шахматы уже у него в руках, туман перед глазами рассеялся, и он понимает, что взять их ему посоветовал нечистый. Начать честную жизнь с дурного поступка — не лучшее решение. Он уже однажды решил не воровать больше никогда — и сорвался в то, что ему показалось малым злом, но сможет ли он удержаться дальше? С другой стороны, расстаться с шахматами сейчас означает обречь семью на полуголодное существование, но он ведь может раздобыть деньги, имеет ли он право не делать этого? Вы понимаете, Роджер, враг рода человеческого умеет заводить людей в подобные лабиринты. Конечно, шахматы нужно отдать, но как мне убедить в этом человека, не понаслышке знающего, что такое нужда, когда у него в руках — настоящее богатство? Лишиться его, лишиться надежды на благополучие свыше человеческих сил. И я подумал: может, дать ему денег, конечно, не столько, сколько в самом деле стоят эти шахматы, но столько, чтобы ему хватило на обустройство в Новом Свете? Чтобы он не начинал новую жизнь с воровства, хотя, конечно, отчасти так и будет… Отчасти… Я понимаю, деньги — это ещё не всё, ему нужна работа, иначе его жизнь вскорости разрушится, но хоть отвести его от той пропасти, в которую он готов упасть… Возможно, это не самое неудачное решение. Я молился, просил Господа о помощи, просил надоумить меня или просто как-то помочь этому бедолаге… Возможно, вы и есть та помощь, которую Он прислал мне?
Хардслоу задумался, потом ответил:
— Боюсь, у меня нет при себе нужной суммы, я везу деньги в основном в ценных бумагах, но вы навели меня на мысль, отец Браун. Я скоро вернусь, и надеюсь, мы решим это дело.
Знакомства, которые заводятся в путешествии, не всегда переходят в крепкую дружбу или даже в приятельство, однако пока путешествие не окончено, более рядом никого нет, а душа просит дружеского общения. Поэтому Хардслоу был уверен, что ему не откажут. Так и вышло: Голсуорси не спросили вообще ничего, просто ссудили той суммой денег, которой смогли, приятеля, с которым провели немало приятных минут за игрой в бридж. Клируотер, юноша, падкий до развлечений, но по-настоящему увлечённый лишь своими насекомыми, тоже без сожалений расстался с небольшой суммой, не особо слушая клятвенные заверения Хардслоу, что он вернёт деньги не позднее чем через месяц. Лорд Трондхилл хохотнул и сказал, что едет на аукцион, а значит, средства ему очень нужны, однако согласился обменять некоторое количество ассигнаций на ценные бумаги. К Льюисам Хардслоу не пошёл: судя по всему, они были значительно более стеснены в средствах, нежели пытались показать.
Сэкерби крайне изумился, когда Хардслоу попросту попросил занять ему денег сроком на неделю.
— Но помилуйте, зачем вам? Вы, насколько мне известно, человек не бедный, — сказал он. — Впрочем, если вам действительно нужно, я, конечно, одолжу вам денег, но пообещайте мне, что они не пойдут на злое дело.
— Мистер Сэкерби, — проникновенно начал Хардслоу, — ответьте мне на один вопрос. Когда к дверям вашего приюта приходит сирота, вы расспрашиваете его, не совершил ли он за свою короткую жизнь дурных поступков? Вы прогоняете его и отказываете ему в помощи, если узнаёте, что он не ходил в церковь, грубил старшим и подворовывал на рынке?
Какое-то время Сэкерби молчал, глядя ему в глаза. Потом его губы тронула лёгкая усмешка, и он ответил:
— Вы, конечно, не похожи на сироту, мистер Хардслоу, но, признаю, в ваших словах есть доля истины. Сказано: всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. Я дам вам денег и буду молиться, чтобы из этого не вышло ничего дурного.
