Однако везение решило не посещать меня сегодня. Ветер усилился, пошёл снег, а небо потемнело. Обычные погодные явления. Вызвали у меня откуда-то изнутри очень плохое предчувствие.
— Филин. — Уже не писклява, а скорее по-юношески звонко и глухо прозвучало в голове.
— Чего тебе. — Тьву. Сплюнул я под ноги. Зачем голосом то спрашивать, он же мысли читает. Благо хоть только те что не посредственно на него направлены. Впрочем, может и врёт. — Чего тебе. — Переспросил я, только мысленно думая о сорняке в банке.
— Куда идёшь?
— В деревню на счёт ночлега договориться, или хоть едой разжиться. Да и узнать почему станция пуста.
— Еда? Мне тоже нужна еда.
— Ага, ты мне все уши прожужжал своей кровью. Так и быть если у них будут куры куплю одну для тебя.
— Жужжат жуки, а я не жук и кровь не моя нужна, а чужая.
— Про жужжание была метафора, а про кровь обозначение твоего желания её получить. — Я ещё ночью убедился, что такие вещи ему следует разъяснять. Чтоб не нужных вопросов меньше задавал и в разговоре с ним общаться было по проще.
— Филин.
— Чего ещё?
— Каково это?
— Что именно?
— Жить. Я совсем не долго нахожусь в этом мире, но хочу знать за чем я существую…Ответь мне.
— Давай, я лучше расскажу тебе одну притчу. Один человек всё время страдал. Ему было то слишком жарко то слишком холодно, то мало одного то много другого. Он часто забивался в угол от тоски слепо смотря в пустоту, не видя смысла жить. От переживаний его сердце грубело, тело разрушалось, а мысли застывали в его голове. И однажды, когда он перестал меняться, думая о том, что не только он, но и весь мир застыл. Его забрали… Сначала человек решил вот она смерть. Находясь в пустоте, он задал себе вопрос. «Тебе понравилось жить?». И, да и нет. В жизни есть солнце и радость, а есть разочарование и боль, но главное я в ней совсем не нашёл смысла. А ведь когда-то он был, но живя я растерял его. Но только здесь в абсолютной пустоте человек понял. Что он и есть первопричина всего. Он не престранно излучает и счастье и страданье. А пустота, безмолвная, безучастная и бесконечная. Показала человеку что вечность — это сейчас. Что прошлое и будущее это лишь разные формы человеческого бытия.
— Я не понимаю.
— Жить значит определять своё «Я». Помнить о прошлом, дуть о будущим, а жить сейчас. Постоянно меняясь. Руша себя и всё окружающее, а затем возводя в новь. Мир окутывает бесчисленное множество цепей. Какие-то можно сломать, какие-то нет. Моя цепь эта дорога, твоя банка в которой ты сидишь. Когда ты не оборачиваешься назад и не убегаешь в будущее. Ты живёшь.
— Как понять, что ты живёшь, а не просто существуешь?
— Поставить точку, я думаю.
— Точку.
— Да. Этих точек может быть великое множество. Но тебе следует начать хотя бы с одной. Имя — это твоя точка. То, что обозначает тебя. То, что показывает, что был именно ты, а не кто-то похожий на тебя.
— Ты говорил, что людей много и все они носят имена.
— Людей не просто много. Их слишком много.
— Значит у многих людей такое же имя, как и у тебя. Как понять, что слово обозначающие других говорит не обо всех, а о тебе.
— Смысл. Твоя жизнь — это лист, а имя заголовок на нём. От тебя не зависит как ты будешь жить, но лишь от тебя зависит как отчаянно ты будешь барахтаться в кипящем котле бытия.
— Тогда и мне нужно имя.
Я не успел спросить какое. Как он уже ответил.
— Левик. Теперь это моё имя.
— Почему?
— Потому что я осознал себя в твоей левой руке. Она моя колыбель и я хочу, чтобы меня что-то связывало с местом моего рождения.
— Как скажешь… Левик. — Меня немного покоробило его сравнение моей руки с колыбелью, но противится не стал. Ему ведь всё равно нужно имя.
— Я засыпаю, устал.
— Ты же только что проснулся.
— Я, расту, а, без, крови, слабею. Мне нужно, много, спать… — И он уснул.
Растёшь…, интересно в кого? Не шурды, не кушаны, не другие обитатели того мира, симпатии к себе не вызывали. Думать, что статуя божества сражений дала что-то без обидное, было бы через чур наивно.
Ветер ненадолго стих, позволяя хлопьям снега мирно спускаться на землю. Но тишина не настала. В доли послышался приближающийся рокот.
Пришлось сойти с дороги встав на обочине в глубокий снег. Правил тут нет, снесут и не заметят. Из-за поворота выплёвывая из двух толстых труб белые облака, выкатился грузовой-мек с к рытым тентом. А за ним, ещё и ещё, мимо меня прошёл с десяток тяжеловозов, но колонна продолжила тянутся. Почти касаясь днищем дороги, показались уже боевые-меки на восьми колёсах с нелепо большими новомодными пороховыми пушками. В калибрах я не разбираюсь, но думаю где-то миллиметров сто двадцать. У транспорта срезан кузов, капот, двери и даже брызговики. На единственном кресле сидит водитель в толстых очках и шарфом, намотанным до носа.
За ними ехали уже ударные-меки. Эдакие стальные пилюли. Длинной метров семь, с конуса образным путеочистителем, со смотровой щелью механика-водителя и пятиугольной башенкой с верху из которой в противоположные стороны смотрят три орудия.
Колонна прошла дальше. Я уже хотел двинутся, как из-за поворота показался ещё пяток грузовых-меков. За которыми катилось два необычных агрегата. Два передних колеса, а место задних гусеницы, высокий стальной корпус угловатой формы, но крыша из откидного брезента. Раскрашены они в жёлто-зелёный пятнистый цвет.
Обычно чем меньше мек или паракар тем медленней он едет. Однако этот довольно резво двигался в перёд выплёвывая не белые облака, а струю сизого едко пахнущего дыма. Когда они проходили рядом со мной, я закашлялся, протирая глаза.
Раздался длинный гудок. Шедший последним грузовой-мек и два необычных транспортных средства, остановились. Из первого вышел офицер с белой повязкой «В.К» за ним из кузова выпрыгнули трое солдат в касках с буквами «В.П». Подойдя ко мне, офицер козырнул как гражданскому, а солдаты обступили.
— Документы. — Скорее приказал, нежели попросил офицер.
Я не стал спорить и выяснять на каком основании военный комиссариат требует документы у случайного гражданского на обочине. Протянул паспорт и удостоверение техника девятого ранга. Которое было уже не действительно, но всё же подтверждало мою личность.
— Военный билет и дорожные бумаги. — Закрыв паспорт сухо произнёс офицер.
— Я прохожу обучение в академии Ауберга: техники и промышленного развития, являюсь студиозом третьего курса.
— Военный билет и дорожные бумаги. — Медленно повторил офицер, словно не услышав меня.
— Военный билет отсутствуют. — Я не стал уточнять, что в академии тоже больше не числюсь.
— Тогда студенческий и дорожные бумаги. — Быстро скорректировал своё требование офицер.
— Не того не другого при себе не имею.
Потеряв ко мне всякий интерес. Он снял с пояса планшет начав переписывать мои данные. Закончив он сложил мои документы себе в карман. Сунув мне в руки бумажку на которой, я успел прочитать одно слово «повестка».
— Что происходит? Я гражданское лицо на время обучение, освобождённое от военной службы.
— Грузите ко стольным. — Кинул офицер, садясь в транспорт.
Двое взяли меня под локти, а третий охлопал меня вывернув карманы и поясную сумку. Достав жестяную банку, солдат заглянул в неё. Не увидев ничего запрещённого бросил обратно. Забрав только нож и почему-то спички.
Меня втолкнули в кузов где сидел ещё десяток человек. Все мужчины, некоторые даже ближе к мальчишкам, а один так вообще старик. В гражданской одежде и не все из них в зимней. Тот что с краю вовсе в обычном засаленном комбинезоне и рубашке без рукавов. Понуро опустив головы молча смотрят в пол, не кто не говорит. По мне скользнуло лишь несколько безразличных взглядов.
Сев на деревянную лавку с краю к мужику в коричневой кепке. Внимательно посмотрел на него. Ходящий вверх в низ кадык, синие щёки и опухшие глаза.
Он что плачет?
