под ногами каменистую землю Серой пустоши и услышит за спиной рык Драговых псов. А ещё знал, что не будет при нём ни доспеха, ни меча, ни копья, ни даже ножа, чтобы встретить охранников мира теней, принять бой и пробиться к зелёным долинам Джерта, на которых пасутся белые, как облака, табуны лошадей и звенят прозрачные ручьи.
Доспех и оружие получают достойные, а он в земной жизни не смог защитить двух многоликих. Джерт к такому воину не будет благосклонен, его удел — вечно скитаться по Серой пустоши, уходя от погони голодных и злых псов. А когда не останется сил и воли бежать, он — Стиг — станет одним из них. Обезумевшим хищником, чьё единственное желание — не допустить в зелёные долины таких же недостойных.
Мысли забились яростно и зло. Стиг по-прежнему не чувствовал ни ног, ни рук, не мог даже закричать от досады и ярости! И псы Драга не торопились к нему. Только темнота — беспросветная и бесконечная — обнимала тело.
А что, если это и есть его кара? Если он оказался недостоин даже участи Драгова пса? Или, может, правы те, кто говорит, что в Серых пустошах есть не только псы? Что, если он сейчас висит в сети Драговой паучихи, и в его теле уже зреют её личинки? Может, теперь до конца мира из его плоти будут выводок за выводком вылупляться мерзкие твари?
От этих мыслей рассудок забился в панике. Сейчас Стиг уже не отказался бы от встречи с Драговыми псами и даже от вечного скитания по Пустоши. Уж лучше скитания, чем вечность во тьме. Пусть не будет ни белых табунов, ни звенящих ручьёв, ни мягкой травы, ни людей, которых ты любил и с которыми тебя разлучила смерть. Пусть псы. Пусть нападают, пусть кидаются раз за разом, чтобы потом отскочить и снова начать кружение. Что угодно, только не эта тьма без звуков, запахов и движения.
Но ничего не менялось.
Стиг оставался во мраке, где отсутствовало даже время. Он подумал об Ири. Как она там, в зелёных долинах? Помнит ли его? Или, может, забыла? Наверное, так даже лучше. Зачем ей помнить того, с кем не суждено больше встретиться? Может…
В этот миг он ощутил далекий, уже позабытый аромат — тонкие цветочные нотки, вплетенные в запахи воды и травы. Так пахли волосы Ири: счастьем, летом, жизнью… И пусть это был всего лишь запах травяного отвара, которым укрощают непослушные кудри, для Стига это был её, только её запах!
С удивлением он услышал свой голос — сиплый, полный надежды:
— Ири?
Конечно, ответом была тишина. Но потом кромешная темнота побледнела, превращаясь в тусклый полумрак. Стиг боялся поверить: полумрак отступал, а свет, который его рассеивал, становился всё ярче, пока глаза не распахнулись и ослепительное солнце не выжгло их, заставляя залиться слезами.
Она склонилась над Стигом, а волосы сверкали так ярко, будто были солнечной короной. Он зажмурился, не в силах смотреть, но тут же снова распахнул глаза, испугавшись, что тьма вернётся, а Ири опять пропадет.
Увы, Ири и впрямь исчезла. Однако и тьма не вернулась, хотя сияние погасло. Прямо над собой Стиг увидел незнакомую черноволосую девушку, а рядом с ней заплаканную, но радостную и почему-то молчаливую Аурику. Он не успел оглядеться, а многоликая уже стиснула его в объятиях. Грудь обожгло болью, еле хватило выдержки не застонать.
Тело по-прежнему почти не слушалось, поэтому Стиг не смог в ответ обнять ту, что прижалась к нему мокрой от слёз щекой.
Он испытал укол мучительного сожаления и глухую тоску: ведь прекрасная женщина в золотой короне лишь привиделась ему, чтобы вывести из мрака к свету. И снова оставила одного.
— Ступай, дитя, — откуда-то справа раздался голос Безликого. — Отведи нашу гостью отдыхать. Твой будущий муж жив, с ним больше ничего не случится.
Аурика послушно оторвалась от Стига, только легонько погладила напоследок по щеке. По-прежнему молча.
Он едва смог улыбнуться в ответ уголками губ.
А она не сплоховала, нет! Как всегда бывало — вывернулась, ускользнула, обманула карающих богов. Снова помог одноглазый Куго! Хороший покровитель у воров, благодарный. Если задабривать его щедрыми жертвами — всегда выручит. Надо будет купить ему меда и вина, подарить тяжёлую серебряную монету. Особую какую-нибудь у менял найти. И пусть особая дороже выйдет, Кирге не жалко, лишь бы Одноглазый не снимал с неё своей защиты. А за сомнения он простит. Не сможет не простить, когда увидит дары. К тому же все сомневаются, когда тяжко приходится. Не первая она.
Разбойница и воровка валялась на широкой кровати. Не тюфяками застеленной, а нежными мягкими перинами! И мылась Кирга сегодня не в дешёвой бане, где хозяин, подлец, подмешивал к пресной воде солёную, а в роскошной купальне с купелью из розового мрамора, гладкого и шелковистого. И пахло там цветочным маслом, а омывшейся умащивали тело ароматными мазями, гладили, мяли, после чего укутывали в тончайшие ткани…
А затем ей, разомлевшей, подавали, словно благородной, на красивом подносе вино, фрукты, сыры. Не едала Кирга отродясь таких яств и никогда прежде не пила из стеклянного бокала. Краешек у бокала был тоненький, казалось, чуть зубами задень — сразу откусишь.
Вино было прохладным, сыры — нежными, лепешка — мягкой, мёд — тягучим, а сама Кирга — разомлевшей от удовольствий. Ох, счастье! Кто б подумать мог ещё несколько часов назад, что вот так повезет ей. Уж ведь и с жизнью простилась, а гляди, как всё вышло.
Разбойница сладко потянулась.
Не сразу она, конечно, после случившегося попала в это благодатное место, не сразу. Мечники храма долго расспросами мучили. Она семью потами изошла, чтоб и не соврать нигде, и всей правды не выболтать. Но ничего, выкрутилась.
Гордилась собой Кирга: ловкая она! Мужикам-то её не так повезло. Видела их мельком, даже пожалела на миг. Но тут же сразу забыла. Пусть сами вызволяются, как смогут. Их двое. А она одна. И что там с ними сделают, ей плевать. Других найдёт. Получше этих двух дурней, которые простое дело в переулке провалили.
Зато её после расспросов сюда определили — в гостевые покои при Храме. Из окна видно сад с цветами. Не тот, конечно, где гуляют многоликие, но тоже красивый. И слуги тут были угодливые, не смотрели на неё с брезгливостью. Одежду принесли дорогую, красивую, туфли мягкие. Ох, жизнь настала!.. Всегда бы так —
