улыбку, чтобы скрыть это. Но мышцы лица протестуют. Они очень, очень устали.
– Виктория? – Выдвинув для меня стул, Николас делает паузу и смотрит на опущенные уголки моего несговорчивого рта. Его губы тоже огорченно кривятся.
Черт! Почему у меня больше не получается притворяться?!
Николас начинает говорить, но тут кто-то за моей спиной многозначительно откашливается.
Я оглядываюсь и вижу Генри, который стоит, засунув руки в карманы, с таким видом, словно уже пожалел о своем решении подойти.
Его взгляд мечется между мной и моим собеседником.
Николас молча и с невозмутимым видом ждет, положив руку на мой стул.
– Как ты меня нашел?! – удивляюсь я.
Щека Генри дергается. Он смотрит на свои туфли, а затем – на музыкальную группу, расположившуюся рядом с нами.
Он явно ожидал от меня другой реакции.
– Рут подсказала.
Николас наконец нарушает свое гробовое молчание и ворчит, что никогда больше не будет доверять Рут.
Я бросаю на него свирепый взгляд, и он умолкает.
– Может, мне подвинуть еще один стул? – предлагает он елейным голоском.
Я поворачиваюсь обратно к Генри.
– Прости меня, – говорит он.
– И ты меня прости, – отвечаю я.
Мы оба не уточняем, за что извиняемся. Это напоминает мне о том, как легко мы ссорились в детстве и тут же прощали друг друга без долгих извинений.
Генри оттягивает пальцем воротник своей белой рубашки и так нежно улыбается, что мне хочется шагнуть вперед и позволить его длинным рукам обнять меня. Но тут Николас за моей спиной прочищает горло… или рычит, точно не могу сказать.
– Придвинь еще стул, – говорю я ему.
Николас пододвигает стул так, что его ножки скрежещут по бетонному полу, и ставит немного дальше, чем два других. Усаживаясь посередине, я сопротивляюсь желанию закатить глаза. Николас занимает ближайший ко мне стул, а Генри – самый дальний и перемещается ближе.
Генри поднимает розу со стола и снова роняет ее обратно.
– Что это?
– Некоторые из нас знают, как обращаться с леди. – Николас кладет руку на спинку моего стула.
Генри фыркает.
– То есть дарят ей нежеланные подарки вместо желанных? – Он наклоняется вперед, оказавшись почти лицом к лицу с Николасом. – Или ты просто не можешь дать ей то, чего она на самом деле хочет?
Рука Николаса на моей спине напрягается.
Я не могу позволить Генри отпугнуть его.
– Мальчики! – говорю я, потому что они определенно ведут себя не как мужчины. И если бы не необходимость выполнить следующее задание, я бы ушла и оставила их здесь рычать друг на друга, потому что это точно не принесет мне никакой пользы. – Когда музыканты начнут играть?
Участники группы расселись, настроили инструменты и готовы к выступлению.
– Как только ты скажешь, – ухмыляется Николас.
– Ты собираешься петь?! – Генри корчит гримасу, выражающую нечто среднее между шоком и ужасом. Я могу его понять.
– Я очень хорошо пою.
– Я помню. Но когда ты исполняла соло на концерте во втором классе, песню пришлось три раза включать сначала, прежде чем ты все же исполнила ее.
– Вот спасибо за напоминание.
Генри прикусывает нижнюю губу, а затем смеется.
– Прости. Я лишь хотел сказать, что полностью, на сто процентов верю в тебя.
– Немного чересчур, тебе не кажется?
Генри накрывает мою ладонь своей и быстро сжимает ее, в то время как Николас хватает меня за другую руку, чтобы отвести к музыкантам и представить барабанщице Джеде, саксофонисту Патрику и контрабасисту Дензелу.
– Какие песни вы знаете? – интересуюсь я.
– Скажи название, и мы ее сыграем, – отвечает Дензел, широко улыбаясь и наигрывая несколько нот на контрабасе.
За его спиной Джеда качает головой, и я понимаю, что она мне уже нравится.
Я поворачиваюсь, чтобы посоветоваться с Николасом, но он уже вернулся и сидит за столом с Генри, а мой пустой стул стоит между ними. Придется решать самостоятельно.
Я на мгновение прикусываю губу.
– «She’s Not There» группы The Zombies?
Естественно, мы с папой оба любим группу The Zombies и слушаем их песни. В конце концов, зомби недалеко ушли от вампиров, так что фильмы о них мы, само собой, тоже смотрели.
– Хорошо, – кивает Джеда.
Я сияю от счастья, приказывая чувству вины внутри отступить, – я делаю это ради папы, а не ради себя. Чувство вины нашептывает мне в ответ, что я лгу. Что мне все это время было весело. Что я ничего не делала ради папы – это была тонко завуалированная попытка избежать вынужденной необходимости смотреть, как он умирает.
Я дрожу, но не от страха сцены.
Но когда нарастает глубокий гул контрабаса, все же поворачиваюсь, сжимая холодный микрофон обеими руками. Саксофон подключается и вторит мелодии, в то время как барабан отбивает ритм за моей спиной. И когда саксофон замолкает, я понимаю, что пора вступать, и начинаю петь. Пела я всегда на октаву ниже, чем привыкла говорить, и это всегда беспокоило меня, но сейчас я спокойна на этот счет. Мне и так есть чего бояться, и выход на сцену сейчас – не самое страшное.
На первой строке мой голос дрожит. Некоторые люди в баре оборачиваются, чтобы посмотреть на меня, но я слишком сосредоточена на Николасе и Генри. Оба улыбаются, но их челюсти напряженно сжаты, скулы резко обозначены. Внутри меня все переворачивается.
Я закрываю глаза и растворяюсь в песне, пока не дохожу до строчки о том, что девушка мертва внутри, хотя внешне выглядит прекрасно.
Потому что я мертва. Настоящая я существовала полгода назад, до того, как заболел папа. Сейчас у меня внутри живо лишь чувство вины, и я боюсь расстаться с ним и рискнуть впустить что-нибудь еще.
Я умолкаю, и саксофон подхватывает мою партию, словно так и надо.
Холодные пальцы обхватывают мои руки, все еще сжимающие микрофон. Я открываю глаза и смотрю на встревоженное лицо Николаса.
– Потанцуешь со мной? – Его голос низкий и мягкий.
Я киваю, и Николас кладет руку мне на талию, помогая спуститься со сцены. Он не оставляет времени подумать, мы просто двигаемся вместе, быстрее и приятнее, чем во время нашего танца в клубе, – легкий ритм движения и забвения. Не знаю, как Николасу удается постоянно отвлекать меня от печали, но в итоге я издаю сдавленный смешок. Счастье и грусть грозят снова вырваться наружу. Но чувство вины хихикает и поглощает их, и я спотыкаюсь от его силы и отчаянно стараюсь улыбнуться, но губы отказываются складываться во что-либо, кроме гримасы. Чувство вины даже не позволяет мне притворяться. И, кажется, я вот-вот упаду на колени, поэтому нужно
