сделать что-нибудь,
что угодно, и восстановить контроль.
Мне нужно какое-то физическое ощущение, то, что спасет меня от яростной грозы, нарастающей внутри.
Прошлой ночью поцелуй Николаса сделал меня невесомой. Я парила в блаженном небытии, прежде чем позволила этому зайти слишком далеко, стать слишком реальным. Мне нужно это и ничего больше.
Николас в очередной раз поворачивает меня, и, завершая движение, я врезаюсь в его грудь, сплетаю пальцы на его затылке и притягиваю его губы к своим, выпуская красный, злой жар, который прожигает туман и заставляет на секунду почувствовать себя хорошо.
Но этот дразнящий поцелуй пробуждает во мне больше, чем просто жгучий красный цвет желания. Все, что сближает нас, мерцает желтыми и синими отблесками, как настоящее пламя, – сложное и неописуемое.
Николас отстраняется. Он удивлен, тяжело дышит. На секунду на лице отражается замешательство и уязвимость, словно у него тоже есть эмоции, которые вырвались на свободу из гроба, где он их хранит.
А затем крышка этого гроба закрывается, и лицо Николаса вновь становится спокойным.
– Ты не обязана этого делать, – говорит он. – Прошлой ночью ты… Мне не хочется, чтобы ты думала, будто тебе нужно поцеловать меня, чтобы получить то, что хочешь.
– Нет, я действительно хотела поцеловать тебя. Просто испугалась.
Глядя на меня сверху вниз, Николас улыбается. Его темные кудри падают на глаза, но не скрывают облегчение во взгляде. Сейчас Николас выглядит моложе, и я задаюсь вопросом, действительно ли он моложе, чем я изначально думала.
Тяжелая деревянная дверь клуба захлопывается, и я вздрагиваю.
Генри.
Я отрываюсь от Николаса и бегу за Генри, не оглядываясь.
– Генри, подожди! – зову я, выбегая на улицу.
Он стремительно удаляется от меня, и в темноте виднеется его спина, обтянутая белой рубашкой.
– Черт возьми, Генри, подожди! – кричу, догоняя его. Я не поспеваю за его широким шагом в своих белых туфлях на маленьком каблуке.
Но тут Генри разворачивается и шагает обратно ко мне.
Его лицо искажено гневом.
– Я стараюсь ради тебя!
Его слова застают меня врасплох. Чего он добивается? Мне не нравится, что Генри возлагает вину только на меня, как будто не оба причиняли друг другу боль в прошлом.
– Как именно ты стараешься, Генри? Я приехала сюда не ради нас… я приехала не возродить то, что было между нами раньше.
– А зачем ты на самом деле сюда приехала, Виктория? Чтобы спасти своего отца или трахнуть какого-нибудь парня с комплексом вампира? И зачем ты взяла с собой меня?
Его слова пронзают меня насквозь, впиваются осколками и занозами. У Генри по-прежнему нет веры. Он все еще не верит ни в вампиров, ни в меня. Второе причиняет боль сильнее всего. Кол в сердце с таким же успехом отравляет меня, как и любого вампира, когда возвращается чувство вины. Я превращаюсь в мешок с костями, а Генри смотрит на меня холодным взглядом.
Нет, не совсем холодным. В его взгляде мелькает сожаление, а затем оно уступает место жалости. Жалость Генри вызывает ярость, которая окутывает меня, создавая новую, более прочную кожу, но кости все еще болят, потому что Генри прав. Я позволяла себе наслаждаться этими крошечными мгновениями, целуя Николаса, теряя себя в его прикосновениях. Пряталась в море скорби на этом крошечном островке, который был не чем иным, как обломками моих истинных эмоций. Способом удержаться от чувств.
Как Генри посмел столкнуть меня с моего островка? Почему я не могу ни на секунду перестать барахтаться?
– Я не просила тебя ехать со мной. Ты решил, что можешь стать кем-то вроде рыцаря – вернуть немного здравомыслия невменяемой девушке, которая верит в вампиров. Но мне не нужно, чтобы ты спасал меня от ночных созданий. Я сама – героиня в этой истории. Это я кого-то спасаю. Если не можешь смириться, тогда убирайся к черту из моей жизни!
Его глаза становятся невероятно грустными.
– Забудь все, что я сказал.
Моя грудь вздымается. Я не могу дышать из-за гнева, печали и вины. Человеческий организм не может выдержать такую адскую смесь. Интересно, вампиры справляются с эмоциями лучше, чем люди? Может, просто отключают их, как в «Дневниках вампира»? Николас сказал, что это так не работает, но я не хочу ничего чувствовать. Я глубоко дышу и толкаю эмоции глубже вниз, но что-то в моем колодце сломалось, и я не могу запечатать его снова, сперва не выпустив все наружу.
– Просто уходи, – говорю я.
Генри колеблется, потом наклоняется ко мне, а я отворачиваюсь в сторону и смотрю на пустую улицу. Стою так долгое время, пока другой голос не окликает меня.
– Ты в порядке? – спрашивает Николас.
Я оглядываюсь назад, туда, где стоял Генри, и никого не вижу. Значит, он прислушался к моим словам.
– Я в порядке. Нужно было подышать свежим воздухом.
Я не поворачиваюсь к Николасу. Он хочет, чтобы я чувствовала себя счастливой. Генри хочет, чтобы мне было грустно. А я не хочу ничего чувствовать. Хочу перестать беспокоиться о том, какая реакция кажется подходящей, и вернуться к простому существованию.
Я слышу, как Николас подходит ближе и прислоняется к зданию позади меня.
– Тебе грустно, – говорит он.
– Нет, – вру я.
– Это нормально. Ты можешь быть одновременно счастливой и грустной.
– Это оксюморон.
– Нет, это эмоции, и они сложны.
– Только не мои. Мои эмоции так не работают.
Николас вздыхает, как будто я ученик, который ничего не понял даже после многих лет учебы, но я ему не доверяю – это испытание, и Николас на самом деле не мой друг. Если признаюсь, что мне грустно, это будет конец игры.
– Хочешь, я отвезу тебя домой?
– К себе домой или ко мне? – смело спрашиваю я.
– К тебе.
– Нет. Я хочу дальше танцевать. – Я заставляю свой рот улыбнуться, и пусть Николас сам решает, как быть дальше.
Он принимает мой ответ, не пытаясь выяснить, что для меня лучше. Я поворачиваюсь, хватаю его за руку и тащу обратно внутрь.
Говорят, что сердца вампиров холодны и мертвы. Мертвы – это точно.
Но… не знаю, мне кажется, мое сердце нельзя назвать холодным.
Чем мы заняты в тени
Утром я выхожу из спальни и вижу, что Генри ждет меня на диване. При виде него в груди начинает болеть, но то, что на самом деле происходит между нами, слишком сложно, слишком велико, чтобы я могла разобраться. Это потребует больше усилий, чем я могу потратить. Если из-за моей холодности Генри
