— Не надо было им ходить сюда! — горячо воскликнула Медвянка. При мысли о печенежском княжиче, едва не убившем Явора, в ее сердце вскипала ненависть ко всему степному племени — чувство, которого она тоже не знала раньше. — Сидели бы в своих степях, и крови бы не надо было!
Чернава покачала головой, но не стала возражать вслух. У нее, рабыни, не было ни права, ни сил в усталом сердце, чтобы спорить с дочерью городника. Но она помнила, как ее роду случалось голодать, как они боялись, что скоту не хватит травы или что стадо отберет более сильный род, и тогда поиски добычи в чужих краях будут единственным средством выжить.
— «И легко ходил, как рысь, и много битв сотворил… » — вполголоса стал вспоминать Велеб славу князю Святославу Игоревичу и добавил со вздохом: — Эх, княже Святославе! Может, ныне, в палате Перуновой, ты и узнал такой путь — чтоб без крови. А по земле он теми же путями ходил — от одной битвы до другой, от победы до смерти. Иных путей и он не ведал…
— Да и его, бывало, свои люди укоряли: «Ищешь ты, княже, чужой земли, а свою не бережешь», — сказал Почин. — Через год двадцать лет тому будет, как поперву пришли на нас печенеги. Я тогда в гридях у княгини Ольги ходил, а князь Святослав, как на беду, в Переяславце своем был с дружиной, на Дунае-реке далекой. В Киеве только и были, что княгиня старая да три княжича, мальчонки несмысленные.
— И что же там? — Любопытная Зайка тут же подскочила к кметю, присела рядом и затеребила его за рукав. — Расскажи, дедушко!
— Расскажу, коли людям послушать охота, все, как у нас было. Обложили город силой несметной, ни выйти, ни весть послать, ни даже коня напоить, встали печенеги на Лыбеди-речке, город от воды отрезали. С Левобережья собрали люди кое-какой рати, да куда им против орды! А в Киеве голод и жажда, что людям, что князьям, в очи беда исходная глядит. Думали люди: хоть бы княгиню с внуками вызволить, да как? А был у княгини в конюхах один отрок… Я ведь знал его, да имя запамятовал… — Почин помолчал, вздохнул и продолжал: — Вызвался он левобережные полки упредить, чтоб княгиню и княжичей шли спасать. Спустился он со стены в укромном месте да и пошел через стан печенежский, не таясь, с уздечкой в руке. Разумел он по-печенежски, вот идет и у всех встречных спрашивает: «Коня моего не видали? Потерял я коня, ищу хожу». Так дошел до Днепра да и бросился в воду, да поплыл к ратям нашим. Стреляли в него печенеги, да не достали стрелой, Перун уберег его. А на другое утро и двинулась рать левобережная, отогнала печенегов от ворот, вышла к ним княгиня Ольга с внуками, и увезли ее в русский стан.
Зайка радостно засмеялась и захлопала в ладоши, люди в истобке, слушавшие Почина, тоже заулыбались.
— А печенежский князь неробок был — воротился он один и спрашивает у Претича, воеводы левобережного: «Ты кто таков? Откуда на меня пришел? Что за войско с тобою? » А Претич ему и отвечает: «Пришел я со своим полком от князя Святослава, а сам князь за мною вскорости будет, со всею своею силой неисчислимой». Тут князь печенежский испугался, мира запросил, дары Претичу поднес. Претич дары взял, дружбу его принял, и ушел печенежский князь с ордой от Киева восвояси.
Рассказ его слушали в молчании, как сладкую баснь, которую жаль кончать и возвращаться к правде, где все так сурово и нет надежды увидеть подобные чудеса. Да полно, правда ли это? Не старые ли кмети, не имеющие уже сил поднять меч, выдумывают такие басни долгими бессонными ночами?
— Помнишь Ведислава, побратима моего? — прохрипел Явор, и Медвянка тут же поспешно склонилась к нему. — Вот его жена внучка того Претича.
— Правда? — в радостном изумлении воскликнул Спорыш, и на лице его читалось: стало быть, не басня, вот славно!
— А ловко Претич придумал — будто княжий передний полк ведет, — одобрил Велеб. — Вот бы и теперь кому из воевод догадаться! Князя-то нашего боятся печенеги. Кабы не знали, что нет его здесь, может, и не пошли бы…
Ответом ему были только вздохи. Все понимали, что надеяться приходится только на себя. «Ищешь, княже, чужой земли, а свою покинул на беду! » — вслед за предками готовы были белгородцы сказать своему князю. Куда же ты ушло, Красно Солнышко? Никто уже не помнил тех славных песен о походах в чужие земли, которые звучали здесь неполный месяц назад. Теперь не князь Олег, не Игорь, не Святослав, гроза хазар, болгар и печенегов, казались достойны хвалы и славы, а безвестный отрок и малый полк с воеводой Претичем, которые своей смелостью и хитростью избавили землю от злого разоренья.
* * *
На другое утро жителей детинца разбудили звуки ударов в железное било, созывающие белгородцев в церковь. Сегодня был четверг — день поминания апостолов. Обычно по будням церковь была заперта и открывалась только по воскресеньям, но сегодня епископ Никита собрался отслужить особый молебен об избавлении города от орды. Церковь была полна — с утра пораньше епископ послал своих гридей по дворам всех посадских старшин, приглашая их особо. Привлеченные звоном, на площадь собрались и беженцы из округи. Многие из них никогда еще не бывали на христианских богослужениях. В небольшой церкви все не могли поместиться, и люди слушали службу снаружи, стоя и сидя на площади.
Хора у белгородского епископа не было, но на свечи и ладан он не поскупился. В синеватых пахучих облаках стайки свечечных огоньков светились таинственно и значительно, отблески играли на серебряных окладах икон. В свете их очи святых апостолов на двух образах, которые только епископ Никита и имел и которыми очень гордился, казались живыми. И гулко разносился по церкви торжественный голос епископа:
— Господи, воздвигни силу Твою и прииди во еже спасти ны. Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…
Мало кто мог внятно повторить за ним слова молитвы, но все старались сердцем следовать его молитвенному чувству. Грозное зрелище орды под стеной, сознание собственного бессилия перед бедой наполняло белгородцев мучительной тревогой, побуждало искать хоть какого-то прибежища от нее, толкало к любой, самой слабой надежде. Древние боги допустили беду — так, может быть, новый бог, доброту которого неустанно восхваляют Христовы люди, защитит и избавит от нее? Многие белгородцы думали, что орду привел дух потревоженного в овраге мертвеца, которого Обережа не сумел успокоить. Никита же со своими священниками потратил немало времени на то, чтобы убедить белгородцев в бессилии Обережи и древних славянских богов перед постигшей Белгород бедой. Поможет только истинный Бог, внушал слушателям Никита. Иисус, Сын Божий, могущественнее всех воевод и князей — кого же просить о помощи, как не его?
