Но Лойсо Пондохва не пришел за моей головой. Ни в ту ночь, ни на следующую, ни в середине лета. Мне очень не нравилось сидеть сложа руки, но я ничего не мог сделать, кроме как регулярно посылать ему зов. «Да-да, конечно. Ты по-прежнему хочешь меня убить и напиться моей крови, я в курсе, — говорил Лойсо. — Но, видишь ли, именно сейчас я очень занят. Поэтому наберись терпения». Ничего иного я от него добиться не мог.
Терпения мне было не занимать, и оно мне пригодилось. Следующий наш разговор состоялся только в начале осени.
Лойсо снова прислал мне зов ночью, когда я сидел в саду, усмирял себя размеренным дыханием и смотрел на звезды. Иных занятий у меня в ту пору не было.
«Так вот, — сказал он так, будто с момента нашей доверительной беседы прошло минут пять. — Я обещал рассказать тебе, как свихнулся. Моя история в каком-то смысле ничем не лучше твоей эпопеи с орденскими аквариумами. Пожалуй, даже еще более дурацкая. Однажды — в ту пору я был юным, вдохновенным студентом Высокой школы Холоми, лучшим на своем курсе, то есть самым блистательным и беззаботным молодым болваном, какого только можно вообразить, — я задремал над книгой в своей спальне, и мне приснилось, что в изголовье моей постели сидит человек с двумя лицами и твердит как заведенный, с позволения сказать, дуэтом: „Шел я лесом, вижу мост, под мостом ворона мокнет. Взял ее за хвост, положил на мост, пускай ворона сохнет. Шел я лесом, вижу мост, на мосту ворона сохнет. Взял ее за хвост, положил под мост, пускай ворона мокнет. Шел я лесом, вижу мост, под мостом ворона мокнет. Взял ее за хвост, положил на мост, пускай ворона сохнет. Шел я лесом, вижу мост, на мосту ворона сохнет. Взял ее за хвост, положил под мост, пускай ворона мокнет. Шел я лесом, вижу мост…“ Не сомневаюсь, что тебе уже смертельно надоело, но мне пришлось куда хуже. Я был вынужден его слушать, поскольку больше в этом сне было решительно нечем заниматься, а проснуться я почему-то не мог, хоть и учился с детства повелевать сновидениями. Но оказалось, что грош цена моему высшему баллу. Я был вынужден спать и видеть сон, в котором человек с двумя лицами твердил про ворону. Это продолжалось по меньшей мере несколько часов; впрочем, в какой-то момент я утратил чувство времени. Думаю, слушая его, я получил некоторое представление о природе вечности. Теоретически я помнил, когда он начал бубнить, осознавал, что до этого момента у меня была какая-то другая жизнь, наполненная интересными и важными событиями, но воспоминания не спасали меня от ужасающего, пронзительного понимания: на самом деле двуликий болван твердил про ворону всегда и я слушал его всегда, у нашей с ним общей истории не могло быть ни начала, ни конца, лишь бесконечное настоящее время, натянутое над моей головой, как огромный тент, закрывающий небо до самого горизонта. С тех пор я знаю, что вечность сильнее человеческой неспособности ее постичь. Если уж она решит предъявить себя во всей красе, тут хочешь не хочешь, а примешь ее как фундаментальное правило чужой игры, в которую тебя давным-давно втравили, не спросив. И, что еще хуже, это открытие не убьет тебя, ты непременно выживешь. Вечность вообще никого не убивает, только сводит с ума. Кстати, если ты понимаешь, о чем я толкую, могу тебя поздравить: ты один такой в Мире. Всем остальным кажется, что я говорю полную чушь. Даже моим старшим магистрам. Они, конечно, ни за что не признаются, вечно делают вид, будто все уяснили, но меня непросто провести».
«Но я, кажется, действительно понимаю».
«Очень хорошо. Я, видишь ли, немного устал жить в Мире, где ни одна скотина не понимает нормальных человеческих слов».
Это признание меня тронуло. Еще недавно я мог бы сказать о себе то же самое. Конечно, в последнее время судьба одарила меня несколькими встречами с существами, способными понять куда больше, чем я был способен сказать, но, в сущности, это мало что меняло. Я все еще прекрасно помнил, что это такое — одиночество лучшего из лучших, лестное для самолюбия, но порой почти невыносимое. Лойсо жил гораздо дольше и за это время успел стать действительно лучшим из лучших, а не просто самым большим умником в своем окружении, — каково же было ему? Вообразить невозможно.
«А что было потом? — спросил я. — Ты проснулся? Или этот сон длится до сих пор, а все остальное происходит как бы между делом и не имеет особого смысла?»
«Смотри-ка, ты и правда примерно представляешь, о чем речь. Если бы мы с тобой вдруг решили отправиться за помощью в Приют Безумных, нами занимался бы один знахарь и поместили бы нас в одном корпусе, в соседних спальнях, и Кристаллы Забвения пришлось бы делить пополам… В каком-то смысле так и есть, тот сон длится до сих пор, вечность назойлива, единожды прицепившись к твоему рукаву, уже никогда не отпустит. Но, конечно, моя память хранит сведения о том, как и чем он закончился».
Лойсо замолчал, и я попросил: «Продолжай».
«Я слушал двуликого до тех пор, пока не понял, что его дурацкая бесконечная история про ворону и мост — история обо всех делах человеческих. Превосходная, наглядная, поучительная метафора! Что бы ни делал человек, в конечном итоге окажется, что он посвятил свою жизнь просушке вороны, которую сам же перед этим намочил. Или, наоборот, увлажнению сухой вороны, которую после этого снова придется сушить. Это — все, на что способны люди. И еще спорить друг с другом о том, какой путь является истинным: сушить или мочить? А если и то и другое, то в какой последовательности? Все войны в истории Мира начинались по сходным поводам. И ладно бы только войны… В то время как совершенно очевидно, что ворона дохлая и смердит. Она издохла давным-давно, задолго до того, как самый первый человек в Мире взял ее за хвост, чтобы положить на мост. Или наоборот. Понимаешь? Подозреваю, что да. Тем хуже для тебя».
«Пожалуй, понимаю. Хочешь сказать, при таком раскладе следует быть вороной, а не прохожим? Мертвой вороной, которая вдруг воскресла и теперь сама решает, мокнуть ей или сохнуть? И никому не позволит убрать ее с этого грешного моста, пока ей самой не заблагорассудится удалиться?»
«Кажется, ты действительно кое-что понимаешь. Ты довольно умен, хоть и безумен; впрочем, такое сочетание — обычное дело. Я и сам таков. Напоследок открою тебе секрет: ворона так и не воскресла. И не думала воскресать. Как околела за дюжину миллионов лет до Халлы Махуна Мохнатого, так с тех пор и валяется дохлая. Но она все равно никому не позволит брать себя за хвост и перемещать с места на место. И это лучше, чем ничего».
Голос Лойсо становился все тише, пока наконец не исчез из моего сознания окончательно. Я с досадой подумал, что он, конечно, прекрасный собеседник — глубок и остроумен, да и рассказывает поразительные вещи, однако любовь к эффектам в нем явно сильнее стремления передать смысл. Именно сейчас у меня появилось несколько важных уточняющих вопросов, а задавать их уже некому. Конечно, можно попробовать послать ему зов, но лучше, наверное, все-таки приготовиться к драке. На месте Лойсо я бы напал на противника именно в такой момент — когда он заворожен беседой, искренне заинтересован в ее продолжении и думать забыл о том, с чего все началось.
