Ромасюсик заверил ее, что все «вполне так писфулли».
— И не встретил никого? А чего так долго?
Шоколадный юноша поведал, что коридор перегородила дородная девица. С ней рядом стоял крепкий мужик, набитый едой, как ходячий холодильник, и задиристо косился на него, Ромасюсика. Он, Ромасюсик, не стал рисковать и налил кипятка в соседнем вагоне.
— Ладно, давайте пить кофе! — сказал Меф.
Даф всмотрелась в Ромасюсика и удержала его за руку. Сердце подсказало ей заглянуть в чемодан. В боковом кармане она нашарила серебряную ложку, которой три минуты назад там точно не было. Стоило ей окунуть ее в кипяток, как вода зашипела и стала синей.
Разгневанный Меф притянул к себе Ромасюсика.
— Так это ж не яд, а просто сонное зелье! Я хотел, чтоб вам спалось лучше! Заботился! — воскликнул тот с обидой.
Прасковья сидела в углу купе, поджав колени. Она была похожа на пантеру. Гибкая, худая, с дремлющими щелочками всевидящих глаз. Стакан с кофе клокотал и кипел у нее в руке, в то время как у Мефа и Дафны вода была лишь теплой — не больше. Еще более странным было то, что Прасковья пила кофе большими глотками, точно вообще не замечала, что происходит с водой.
Ромасюсик раскладывал вещи. Меф наблюдал, как на столе перед ним вырастает аккуратный ряд предметов. Салфетки, маникюрные ножницы, два пузырька, подписанные «venena».[7] Заметно было, что к путешествию Ромасюсик подготовился серьезно.
Среди прочих вещиц оказался и стилет, который шоколадный юноша выложил на стол с большой осторожностью. Буслаев усмехнулся. Судя по слабому свечению, это был артефакт-перевертыш, дожидавшийся минуты, когда кто-нибудь посторонний возьмет его в руки и он вонзится ему в сердце на всю длину клинка.
— Дружочек, не отрежешь колбаски? Прашечка очень любит колбаску! У нее низкий гемоглобин! — невинно попросил Мефа Ромасюсик, извлекая палку полукопченой колбасы.
— Запросто! — согласился Меф и, не глядя, трижды рубанул мечом. Три тонких ломтика колбасы упали Ромасюсику на колени. — Шкурку снимешь сам! — сказал Меф.
У Ромасюсика запрыгала челюсть. Он послушно снял с колбасы шкурку и больше к Мефу не приставал. Прасковья же только усмехнулась. Меф прекрасно понимал, что для нее это были не покушения даже, а так, забава. Сама дав клятву не нападать, она позволяла Ромасюсику резвиться, отлично зная, что его шоколадные потуги жалки и бесполезны.
* * *
Поезд долго полз по низине. Ничего не было видно, кроме подступившего почти к самым путям мелколесья. Изредка застенчиво проскакивали болотца. Уже где-то между Тулой и Орлом леса куда-то попятились, и поезд все чаще стал выскакивать на живописные, взрезанные оврагами лесистые долины. Прекрасные, сказочные места! Изредка попадался шлагбаум у свежепокрашенной будки, в которой царила женщина в неизменном оранжевом жилете, стоящая на пороге с флажком, а за шлагбаумом — длинный терпеливый хвост машин.
Ближе к городам начиналась пестрая толкотня дач. Какой-нибудь дорогой трехэтажный особняк втискивался между смешных щитовых домишек и с редким отсутствием воображения пытался отгородиться от них высоким забором.
Или, случалось, какой-нибудь кособокий, но отважный домик набирался храбрости и подскакивал к путям совсем близко. Тогда видно было, что на крыльце сидит семейство, рассеянно смотрит на поезд и жует.
— Бедные люди! Если бы я жил у железной дороги и видел в день сотни поездов, мне постоянно хотелось бы уехать. Все равно куда — лишь бы уехать, — сказал Меф.
— Тут ключевое слово «сотни». Глаз замозоливается, и ты вообще перестаешь что-либо замечать. А вот если один поезд в день — тогда да, хотелось бы, — поправила его трезвомыслящая Даф.
В дверь внезапно постучали. Ромасюсик вздрогнул. Дафна на всякий случай проверила глазами, далеко ли флейта. Даже Прасковья подобралась. В ее руке появился маленький, совсем неопасный с виду ножик. Стук в дверь повторился. Меф открыл. В купе просунулся крепенький старичок с бегающими глазками.
— Сыночки, хотите яблочков? А то набрал в дорогу — теперь, боюсь, испортятся! — предложил он, глядя почему-то на Даф, которая менее прочих похожа была на сыночка.
«Сыночек» Даф поблагодарила, сказав, что яблок они не хотят. Над головой у старичка была хорошо заметная, с коричневыми размытыми разводами аура отравителя. Старичок покрутился в дверях еще секунд десять, зорко оглядел купе и, все же оставив на столе несколько яблок, удалился, ласково воркуя.
— А вот и первый посланец Спуриуса! Пока что, думаю, это был разведчик! — представила Даф.
— А яблоки зачем? — спросил Меф.
— Яблоки это так, на «авось прокатит!»
— Он мне сразу не понравился. Такими ласковыми бывают только садисты, — проворчал Меф. — Но почему ты думаешь, что его послал Спуриус?
Даф только улыбнулась. Не могла же она сказать вслух: «Я почувствовала, что Ромасюсик с Прасковьей видят его впервые и совсем не ждали».
Ромасюсик взял яблоко и с аппетитом захрустел. До этого момента Меф не подозревал, что шоколадный юноша вообще способен принимать пищу. Оказалось, запросто.
— Банальный мышьяк! Я хаваю айдию, что он держит нас за лохов. Даже обидно! — заявил Ромасюсик, облизываясь.
Российскую границу в Белгороде и вторую границу, украинскую, в Харькове, они проехали без приключений. Таможенники входили в их купе уже бледные, с отрешенными лицами. В глазах — страдание и тоска. У одного — молодого — голова была точно белой пудрой посыпана. Видно, ему много чего пришлось увидеть.
Этот поседевший бедолага не отреагировал даже, когда выпендривающийся Ромасюсик достал целую пачку паспортов. Французские, немецкие, датские, польские, американские и несколько российских. Все были с его фотографией, но на разные имена.
После границы Меф дальновидно не стал плотно закрывать дверь и оставил небольшую щель, чтобы видеть все, что происходит в вагоне.
После старичка-отравителя от Спуриуса больше никто не приходил. Сам Спуриус, если, конечно, он был в поезде, предпочитал таиться. Слишком много у него тут было врагов — и свет, и мрак. Меф вообще смутно понимал, на что именно Спуриус рассчитывает. Пробиться сквозь такую охрану почти нереально.
В коридоре постоянно дежурил кто-то из валькирий. Уходила одна, и тотчас, будто случайно, появлялась другая. Меф уже понял, что валькирии занимают два купе, № 4 и № 5. Мордовороты же Лигула, кроме девятого, занимали еще 8-е.
Принадлежность «Я вырос за полярным кругом, где шесть месяцев ночь» установить так и не удалось. Чьи они были? Лигула? Спуриуса? Союзники валькирий? Даф пыталась определить по ауре, однако аура у всех троих была нейтральная, что могло означать как полное отсутствие дара, так и высочайший уровень подготовки.
