Аквилонец стоял молча, то и дело, отталкиваясь плечами от напиравших сзади. Он как будто и не слышал обращенного к нему вопроса, мрачно уставившись в одну точку, — создавалось ощущение, что он сосредоточенно раздумывает, или пытается что-то вспомнить.
Потом он вскинул голову и крикнул что-то сидящему внутри клетки. Со стороны казалось, что Астрис, как и все присутствующие на площади, проклинает Конана, что уста его изрыгают гнусные ругательства, но Марон не понял ничего из сказанного аквилонцем. Слова звучали необычные, мощные, грубые.
Варвар от неожиданности вздрогнул, когда сквозь шум до него донеслись эти слова, он даже приблизился к прутьям, чтобы лучше расслышать то, что кричал аквилонец, и Астрис, заметив это, повторил фразу еще раз. Потом он потянул старика за рукав.
— Пойдем, Марон, нам пора исчезать отсюда, — сказал он. — Здесь оставаться нельзя, ведь охранник пошел к своему начальнику. Мне не хочется ничего объяснять гвардейцам, у меня совершенно противоположные планы на сегодняшний день…
Они развернулись и через несколько мгновений растворились в колышущейся толпе, как в густой тине болота, так что охранник, вскоре вернувшийся вместе со своим командиром и тремя гвардейцами, не смог обнаружить их фигуры нигде поблизости от центра площади.
Выбираться из толпы оказалось делом не менее трудным, чем пробиваться к центру, поэтому Астрису и Марону пришлось затратить немало усилий, прежде чем им удалось достигнуть одной из улиц. Все новые и новые ротозеи направлялись сюда, поэтому только им двоим приходилось плыть против течения.
— Скажи мне, уважаемый Астрис, что ты кричал Амре? И на каком наречии ты объяснялся с ним? — спросил Марон, когда они отошли от площади Мертвеца настолько, что вокруг уже не было плотной толпы.
— Я знаю немало языков нашего мира и немного могу объясняться на том наречии, на котором наш друг говорил с детства. В суровой Киммерии и язык звучит сурово. По-киммерийски трудно, наверное, объясняться в любви прекрасной девушке, но легко разговаривать с другом, которого хочешь спасти от смерти…
* * *
Обед герцога Фредегара подходил к концу. Лоснился чистый пол Трапезной залы, блестели обсидиановые чаши с изысканным светлым зингарским вином, и слегка курился сладостный дым вендийских благовоний, таинственно тлевших в двух плоских оловянных чашах на треножниках.
Герцог обычно предпочитал заканчивать трапезу нежным сыром из молока молодых буйволиц, каждый пластик которого был ювелирно тонко покрыт эмалью янтарного меда диких пчел, обитавших на склонах Рабирийских гор. В этот день он уже расправился с мясистым клинком крупной рыбы-меч, поданной к столу в продолговатых ножнах расписного фарфорового блюда, наполненного обжигающе острым соусом из креветок; герцог не привечал бесцельного обжорства, но, как старый закаленный воин, знал, что мужчине требуется сила. Он привык к лепешкам из муки самого грубого помола, но запеченным с самыми дорогими вендийскими и кхитайскими пряностями, и с удовольствием наслаждался этими лепешками вместе с салатами из барахских гигантских кальмаров, смешанных с ароматными мясистыми лепестками шафрана, полыхавшими в миске лучами закатного солнца.
Каждый обед его проходил под тихую музыку, и герцог требовал от придворных исполнителей особой музыки к каждому блюду — не станет же, в конце концов, светлейший правитель Херриды вкушать копченое мясо антилопы под мелодию, предназначенную для жаренного на угольях быка!
Под сводами Трапезной залы звучала изысканная мелодия Сыра. Дрожащая тема слетала с раструба продольной позолоченной флейты и извивалась в воздухе, как изощренная линия рисунка, выходящая из-под стилоса живописца. Равномерно звучали влажные переборы аккордов арфы, глухо рокотали тимпаны, сделанные из рыбьей шкуры, натянутой на выдолбленные изнутри пальмовые колоды.
Последний золотисто-янтарный ломтик исчез в желудке правителя. Герцог откинулся на спинку кресла, и сразу же рядом с ним вырос дворцовый мальчик-слуга, угодливо подставивший хозяину широкую миску с родниковой водой, на поверхности которой плавали желтые диски кусочков мелона. Душистый и ароматный, чем-то напоминавший оранжевые кхитайские яблоки, мелон служил отличной приправой для салатов, сок его вместе с водой прекрасно утолял жажду и в то же время помогал избавиться от рыбного запаха.
Фредегар окунул расслабленные пальцы в миску, стряхнул капли воды, и с другой стороны кресла мгновенно появился другой мальчик с подносом, на котором покоилась полоса драгоценной ткани, расшитая гербами герцогского дома. Правитель обтер руки, и музыка стихла. Челядь благоговейно склонила головы — властитель остался доволен обедом, значит, день должен был окончиться для всех благополучно.
Послеобеденное время герцог обычно проводил в галерее, примыкавшей с северной стороны к Трапезной зале. Через полукруглые пролеты арок струился свежий воздух из дворцового сада, несущий с собой самые изысканные ароматы цветов и кустарников. Высокий купол галереи представлял собой точную копию ночного неба — на черном бархате мерцали драгоценные камни и жемчужины, расположение которых по своим очертаниям повторяло изгибы звездных цепей на бездонном черном небе Зингары. Здесь были и Южный Крест, и Большая Секира, и все зодиакальные созвездия.
Искусственные звезды подсвечивались ярким раскаленным солнцем, лучи которого упирались в верхнюю часть купола галереи; звезды словно распластывались на непроницаемой тьме прочной материи, многократно наслаиваясь друг на друга, дробились и растворялись в обманчивой перспективе.
Придворный астролог лично составлял эскиз рисунка, послужившего основой для украшения купола; он часто являлся по приказу герцога, чтобы рассказать одну из бесчисленных тайн, скрытых в бездонной звездной пропасти, нависавшей над Хер-ридой.
И в этот раз после роскошного обеда Фредегар последовал в сторону галереи и удобно устроился на ложе, покрытом тканью из листьев валузийс-кого подводного дуба. В жару ткань приятно холодила и словно струилась вдоль кожи, в прохладное время давала приятное ощущение тепла, и правитель никогда не мог отказать себе в удовольствии отдохнуть после трапезы, набросив на плечи магическую ткань.
Не успел он сосредоточиться на своих мыслях и погрузиться в размышления, как на пороге возникла фигура слуги. Слуга раболепно склонил голову и остановился в десятке шагов, ожидая распоряжений хозяина.
— Что тебе? — едва слышно спросил Фредегар. Он всегда очень тихо разговаривал со своими слугами, справедливо полагая, что не нужно тратить слишком много сил на такие пустяки, поэтому вся дворцовая челядь напряженно ловила каждое слово властителя. Разумеется, переспросить герцога не решался никто.
