— Ты приходил утром… — я сел в кресло, закинул ногу на ногу, — Кажется, ты что-то хотел сказать мне. Извини, тогда я был не в духе.
— Я приходил.
— Да. Извини, если я был груб.
— Сперва оскорбить, потом просить… прощения, — медленно сказал Котенок, глядя почему-то на обложку книги, — Я понимать. Ты герханец.
— Что ты хочешь сказать этим? Да, я…
— Я не обиделся на тебя. Ты всегда лжешь, Линус. Я понимать тебя.
— Лгу? — я растерялся.
— Да, — он провел рукой по обложке, будто смахивал пыль, — Ты не можешь меня обидеть, герханец.
Как и прежде, он ложил слова осторожно, гладко, впритык друг к другу, как крошечные хрупкие кирпичики.
— Ты говорить, тогда… На острове. Ты много говорить, герханец. Ты лжешь, всегда.
— На острове? — я вдруг увидел и ровную поверхность моря и редкую зелень деревьев и узкую худую спину удаляющегося от меня человека.
— Ты много говорить там, герханец. Я тебе верить. Ты лгать мне.
— Почему ты так решил? — точно острая ветка скребанула по груди, — Черт возьми, ко…
— Я для тебя пленный варвар, — сказано было без малейшей интонации, но я уловил под этим тонкую миндальную горечь, — Ты говорить, мы здесь только люди — я и ты. Ты говорить, что не причинишь плохого. Ты солгал мне,
Линус ван-Ворт. Ты… — он замешкался, нащупывая языком нужное слово, — тре… тер…
— Терпишь, — каменным голосом сказал я.
— Терпишь, — кивнул он, — Ты терпишь меня. Ты лгешь мне. Я — игрушка. Да?
Много-много маленьких хрупких кирпичиков. Огромная стена.
— Космос с тобой, Котенок! Что ты такое говоришь!
— Зачем я? — спросил он. Изумруд потемнел, — Зачем?
— Почему ты решил, что… черт… Я привык к тебе, Котенок. В тебе есть что-то такое, что есть во мне. Я еще не знаю, что это, да и не уверен, что смогу узнать. Единственное, что я знаю наверняка — с тобой мне лучше, чем без тебя.
— Ты меня не знать.
— Я знаю тебя. Я вижу твои глаза, Котенок. Я вижу тебя самого. Посмотри на меня.
Он поднял голову, опять сверкнул этот проклятый невыносимый изумруд, в душу плеснуло горячим и несдержимым — будто огромная волна накатила. Но я выдержал этот взгляд. Впервые.
Секунд десять мы смотрели друг на друга и это было так непривычно, что время вокруг нас замерзло, отвердело, потеряло текучесть.
Глаза в глаза.
Найти в этой стене трещинку… нащупать…
Что ты такое, Котенок? Откройся мне.
— Ты странный человек, Линус ван-Ворт. Ты смелый и ты трус. Ты любить войну и бояться смерти. Ты бежать сам от себя, хотя сам понимать, что… что нельзя. Нельзя так. Ты спасать меня… Три раза. Спасать свой враг. И сам не знать, зачем. Ты странный человек.
— Ты тоже странный человек, — сказал я почти шепотом.
Он посмотрел на меня как-то странно. Я наконец почувствовал, что рядом со мной сидит настоящий и теплый живой человек, а не просто вырезанная из камня кукла. Паутинка раскалилась, стала жечь. Соединяющая нас тончайшая струна. Канал, которого каждый из нас боялся коснуться.
— Мы разные. Очень.
— Да, — согласился я, — Очень. Мы сможем стать друзьями?
Он печально качнул головой.
— Мы враги, Линус. Мы можем притворяться — тут. Не потом.
— Понимаю.
— Утром я… хотел спросить. Когда я улечу?
— Я не знаю. Подтверждения еще не пришло, сообщения идут долго.
— Сколько мне осталось?
— Ты так спрашиваешь… — я засмеялся, но не своим голосом.
— Я не буду жить там, — сказал Котенок серьезно и вместе с тем очень твердо, — Потом смерть.
— С ума сошел? Смерть! Тебе мало того, что тут три раза чуть с головой не расстался? Все не терпится? Даже и думать не смей!
Он улыбнулся. Глаза остались теми же, а губы искривились, отчего у лица получилось странное выражение. Зачарованный им, я осекся.
— Ты помешаешь мне, Линус ван-Ворт?
— Котенок, ты не знаешь, о чем говоришь. Жизнь не кончается только из-за того, что попадаешь в плен! Не твоя рука отмеряет жизнь.
— А ты…
— Нет, ни разу. Но если бы попал в плен, уж точно не стал бы выкидывать таких глупостей. Уверен, рано или поздно Империи придется объявить обмен военнопленными и…
— Ты не понимать, — миндальная горечь стала сильнее, я ощущал ее так явственно, что зудела кожа на лице, -
Я не могу сдаваться.
— Правила клановой чести?
— Да.
— К черту их.
— Ты — ван-Ворт. Ты знать, что такое честь рода.
Он был прав. Я знал, что такое честь рода.
— Сколько мне осталось?
— Самое большее — два месяца, — сказал я глухо, — Корабль прибудет не позже начала лета.
— Два месяца… — протянул он задумчиво, — Это много.
— Может, и раньше. Минимум — недели три. Ты уверен, что тебе хватит трех недель, парень?
— Жизнь всегда кончается. Дело не в сроке. У нас есть поговорка — счастье змеи не зависит от ее длинны.
Я не нашелся, что сказать.
Сидящий передо мной Котенок спокойно отмерял собственную жизнь, он не просто прикидывал, он очень серьезно размышлял, что такое два месяца и как их лучше потратить. Как никогда мне захотелось встать и выйти, хлопнув дверью.
Я молча сидел напротив него. А он рассматривал собственные пальцы и тоже молчал. Может, он думал о том же.
Я хотел сказать что-то, но что я мог?.. Слова липли к языку, но все это были не те слова.
— Спасибо, — вдруг сказал Котенок, — Теперь я спать.
— Гммм… да, — я неуклюже поднялся. Теперь уже я не мог смотреть на него, — В общем, до завтра… Спокойной ночи, Котенок.
— Спокойной ночи, Линус.
Этот день не стал ничем особенным, просто еще один узелок на паутинке, он мало что изменил в наших отношениях. Как и прежде, мы почти не встречались на маяке. Котенок продолжал избегать меня, хотя теперь этот инстинкт уже не гнал его сломя голову, как прежде. Просто если мы оказывались в одной комнате, он тут же начинал беспокойно ерзать и, как правило, бесшумно выскальзывал прочь прежде, чем мне удавалось перекинуться с ним хотя бы парой слов. Если же он задерживался, кончалось тем, что выходил я.
Я не мог долго оставаться с ним рядом. Я чувствовал его неприязнь — кожей, нервами, каждым квадратным миллиметром тела. Это было почти физическое ощущение. Я словно оказывался в зоне жесткого излучения, которое гнало меня прочь, едва лишь только коснувшись. Рядом с ним я чувствовал себя неуютно, старался найти причину чтобы выйти, но бывало, что выходил и без причины.
Это ощущение, которое у меня тотчас появлялось, было вдвойне неприятнее тем, что я понимал — Котенок чувствует его гораздо сильнее. Я причинял ему боль только тем, что находился рядом. Я был его мучителем. Мы делили это чувство, похожее не жжение от жалящего прикосновения большой медузы, делили неуклюже и неумело.
