– Понимаешь разницу? – спросил эльф. – Или тебя уже кусали… те, у кого нет клыков?
– Нет, не кусали, – ответила ведьма.
Вдруг мандреченка села, прислушиваясь к себе. Как и эльф, она так расслабилась, что позабыла о чарах. Но Карина до сих пор не произнесла в адрес любовника ни одного худого слова, а обычно ругательства приходили ей на язык сами, срываясь с ее губ подобно потокам летнего ливня. Частенько бывало и так, что ведьма сама не знала, что сейчас произнесет. Но в этот раз все было иначе. В голове Карины плыла звенящая пустота, а тело наполняла приятная истома.
Ринке вопросительно приподнял бровь. Ведьма улыбнулась, искренне, от души. «Словно кто-то сорвал с ее лица прозрачную, как паутинка, серую вуаль, на которой навечно запечатлена спокойная нахмуренность», – подумал эльф.
– Получилось! – воскликнула мандреченка и обняла его. – Получилось!
Ринке улыбнулся. Его тело снова напряглось, но на этот раз не от желания. Ведьма тоже услышала треск ломаемых кустов. Кто-то приближался к их уютному гнездышку, причем не особо скрываясь. Карина повернулась на звук. Ошеломленная мандреченка уставилась на березу, под которой они лежали – на уровне пояса черно-белый ствол разделялся надвое. А ведь засыпали путники, это Карина точно помнила, под елью, мертвой с одной стороны. Но не было ни ели, ни холма, огражденного кругом Нэрда.
Кусты справа от раздвоенной березы раздвинулись, и из них появилось хмурое лицо Вилли. Ринке, хоть удивился ничуть не меньше ведьмы, успел набросить на себя и подругу плащ. И вовремя – вслед за Вилли на полянку вывалились Рамдан и Светлана.
– А вы тут зря времени не теряете, как я погляжу, – хмыкнул экен.
– Я же говорил, что могу отличить морок от живого голоса, – пробурчал Вилли.
Целительница с интересом перевела взгляд с Карины на эльфа, вопросительно чуть приподняла бровь. Старшая крыла «Змей» незаметно кивнула.
– Очень жаль, что ты не сможешь рассказать, что же произошло с вами в пути, – вздохнула Светлана.
– Как вы тут оказались? – спросила Карина.
– Я то же самое хочу спросить, – весело ответила целительница. – Мы за вчерашний день прошли верст пять, не меньше. И обнаруживаем вас в кустах в трех саженях от дороги. Вы летели, что ли, всю ночь?
Ринке и Карина переглянулись.
– Вроде того, – произнес эльф.
«Лисята» путешествовали в фургончике, а когда останавливались на гастроли в городах, обычно снимали гостиницу – если позволяло состояние финансов труппы. В Куле же, прямо в парке, имелся Дом Шутов, построенный еще при царевиче Алексее. Дом Шутов пережил не только царевича, но и три осады и два падения столицы. Здесь размещались странствующие актеры, гимнасты и все остальные, кто жил тем, что веселил почтеннейшую публику. Проживание было для гостей бесплатным. Дом Шутов содержался за счет императорской казны. В кафе на первом этаже всегда можно вкусно и недорого поесть.
Номер Рейнекке тоже находился на первом этаже – импресарио любил чувствовать себя поближе к земле. Окно по случаю теплой ночи было открыто, и густые ароматы ночных цветов наполняли комнату. Рейнекке спал, лежа на животе и обняв одной рукой Ингу. В соседнем номере только недавно стих скрип кровати. Мадлен, поскучав недельку после расставания с боевым магом Андреусом, завела себе нового кавалера – сидха Фуинб-рагола, прекрасного, как рассвет над морем. Импресарио и Инга долго шепотом перешучивались насчет бури страсти в соседнем номере. Актриса предлагала устроить соревнование и заглушить стоны сестры своими. Но Лису эта идея не пришлась по вкусу, и он уклонился от любовных игр. Что-то томило оборотня, что-то такое было разлито в воздухе, кроме одуряющего запаха цветов…
Рейнекке помнил тот вечер, когда Андреус, как и многие до него, решил попробовать себя в роли Зигфрида. Помнил, что потом зачем-то искал мага в ночном парке…
Но не помнил, нашел ли… и чем закончилась эта встреча.
И это ему не нравилось.
А еще Лису не нравился Фуинбрагол, не нравился его запах. Сидх, как и многие его родичи, пользовался одеколоном, в отличие от мандречен. Аромат не был неприятным, наоборот, он был изысканным и терпким. Лису не нравилась томная меланхолия Фуинбрагола, не нравился его взгляд. Никто из труппы, конечно, не воспринял всерьез недавно вышедший закон о раздельном существовании Двух рас. Под каждую юбку не заглянешь, гляделок не хватит. Но сегодня ночью, когда новый закон был неоднократно и с удовольствием нарушен Мадлен и Фуинбраголом, душу Рейнекке наполнило мерзостное предчувствие.
Сквозь сон он услышал шаги по коридору – мерные, тяжелые шаги. Лис приподнялся на руках, издав спросонок полустон-полувсхлип. Шаги приближались. Импресарио ткнул Ингу кулаком под ребра, женщина заворочалась. Рейнекке схватил ее за руку и вместе с ничего не понимающей актрисой выпрыгнул в окно.
Когда ветки шиповника хлестнули ее, Инга проснулась окончательно. Она обнаружила, что сидит голая, дрожащая в жутко колючих кустах под окном собственного номера, а на губах у нее лежит потная, горячая ладонь Рейнекке. В этот момент в соседнем окне вспыхнул свет, и раздались голоса.
Когда то, ради чего она жила эти годы – а жила Мадлен только ради мести – осуществилось, женщина испытала неведанное ею доселе опустошение. Ее охватило безразличие ко всему. Единственное, о чем она немного жалела, – что Инга отправила донос еще до спектакля, опасаясь, что потом будет поздно. Сестра убеждала ее, что раненого зверя нужно добить, и Мадлен вяло соглашалась. Но про себя она надеялась, что бумага потеряется где-нибудь в Имперской Канцелярии и до адресата не дойдет.
Лиричная меланхолия Фуинбрагола, нового ухажера Мадлен, чудесным образом совпала с ее настроением. Ритуал ухаживания уже навяз у нее на зубах, выпал в сердце мутным осадком, и актриса на этот раз была не расположена тянуть с самой сладкой наградой. С годами она убедилась, что ничего сладкого в этой награде нет, ни для награждаемого, ни для награждающего. Но Фуинбрагол не спешил – сидхи обращают меньше внимания на бег времени, чем люди. Когда сидх наконец остался в Доме Шутов на ночь, то, качаясь в неторопливом потоке его болезненно-нежных ласк, Мадлен неожиданно подумала, что осталось в этом мире одно, чего ей никогда не испытать.
Близость с Хагеном.
Казнят ли его по доносу сами мандречены, выдадут ли Боремии как преступника, или ему удастся уцелеть и на этот раз, но они, Хаген и Мадлен, больше никогда не встретятся. Мир слишком велик для двух людей, потерявшихся в ненависти.
Но вместо того, чтобы радоваться этому, Мадлен ощутила легкую печаль.
Это было первым чувством, рожденным в ее груди за последнее время; и именно оно придало ласкам Фуинбрагола странный, незабываемый привкус.
