– Не знаю, – помотала головой Верна. Лучше бы не мотала – потянуло рвать. – Раньше их не видела, а сами не больно разговорчивы. У каждого свои тараканы в голове.
– Парни дело знают туго. – Черный Коготь сунул в зубы травинку. – Тебе повезло, что их держалась. Не потеряй.
Нет, не повезло. Просто агония затянулась.
– Кончай передых, все к обозу! – рявкнул Черный Коготь. – Дел немерено! Раненых грузить на телеги, трупы туда же. «Серебряных» готовить к погребению!..
Верна все пыталась просчитать, сколько душ забрали вдесятером, если прошли сто тридцать шагов в глубь каравана, – не смогла. Но, если Черный Коготь бросил, что никто не продержался дольше того, как произнести «раз-два», девятеро положили несметную массу «серебряных».
Ехали восвояси выпотрошенные, словно куры к праздничному столу. Хотя кое-кто из парней не до конца излил зуд по крови, некоторых еще тянуло бить, кромсать, резать, порывались даже вернуться и найти беглецов, что скрылись в лесу. Слава богам, хватило ума, сотники отрезвили горячие головы.
Телеги поскрипывали, раненые постанывали, живые поругивались. Упокоили всех вместе, и своих и «серебряных». Не стали бы князья переметными подлецами, как знать, с кем-нибудь из погибших в одной дружине ходили. А так…
Тихим шагом к утру встали под стенами горной твердыни, порубленных перенесли внутрь, часть телег оставили, остальное раздали окрестным жителям. Истинный князь – вовсе не та мразь, что только в свой карман тянет. Настоящий правитель равно душой болеет о простом люде и дружинниках. Двумя ногами стоишь на земле, не стоит гадить под себя, поскользнешься – не поднимешься.
Затем был пир во славу первой победы. Возвращенцы уничтожили целое войско живности в жареном, вареном и тушеном виде, истребили столько бочат с пивом, что, если бы их поставили друг на друга от самого дна ущелья, достали края стены. Верна залила досаду пивом и забросала жареными куропатками. Говорят, время лечит все, и премудрость получается в том, что, если дать времени разлиться по душе, оно залечит самые глубокие раны, глядишь, так и жить захочется. Но мерзкие твари не должны жить и плодиться. Не должны! Чему такое отродье научит ребенка? Кусать всех вокруг себя? Гадить людям в душу? Умирать нужно решительно и твердо, эх, схватить бы сегодняшнее время, когда по душе еще гуляют горечь и досада, и не отпускать. Не надо лечить, готова помереть – помирай.
После битвы стала сама не своя. Ноги подкашиваются, голова вот-вот сорвется с плеч, укатится к дальнокраю. Сграбастала кувшин с брагой, пару куропаток и полезла наверх – душа грязная, грехи тяжелые, пусть на земле остаются. Поднялась в башню, вылезла через бойницу, встала на стену и заковыляла по самому краешку. Справа пропасть, выглянешь – ухнешь. Если голову закрутит, поминай как звали. В одной руке куропатка, в другой кувшин с пивом, укусила – запила, укусила – запила. А весело стало! Так и прыгнула бы через провал между зубцами, всего-то и дел на один прыжок. Откусила полкуропатки, хватанула из кувшина и присела, готовая оттолкнуться. И тут в голове будто голос раздался: «Повремени, Вернушка, не глупи! Зубец дальше, чем кажется, да и хмель играет. Сорвешься, разобьешься. Глупая смерть! Так и запомнят люди: та самая дурища, что пьяная на стену полезла да сорвалась! Добрая память? Такой хотела?»
Швырнула вниз пустой кувшин, доглодала остатки птицы. Чуть не упала – повело, еле удержала равновесие, хорошо от хмеля в глазах потемнело, потому и не разглядела бездну. Осторожно приблизилась к зубцу и вытянула шею, как смогла. Не-ет, не допрыгнула бы, а если допрыгнула, равновесие точно не удержала. Крикнула бы последним криком и разметала косточки по острым камням на дне пропасти. Сбежались бы парни, а там дурища хмельная лежит. И ладно бы в битве померла, красиво, с пользой, а так…
– Эге-эй! – Заломовцы высыпали на площадь перед башней и замахали Верне, оглушительно смеясь. Что потрезвее были, замерли: чудит девка? Не сорвалась бы. Хмельные головы полезли следом. Тут и Верна опомнилась, повернула обратно и едва не сверзилась – голова закружилась. Опустилась на четвереньки и поползла, ровно коза.
– Не-э-эт, сюда нельзя! Рухнете вниз, костей днем с огнем не соберем! – так замахала на парней, что те попятились, тем более что выход из бойницы на стену, точнее, «выполз», Верна перекрыла.
Бедовую девку втащили в башню, поставили на ноги. Несколько парней в хмельном подпитии обознались. Хлопали по плечам, называли… а кто как называл. Брыком, Ступицей, Дроздом…
– Так, разбежались! – Черный Коготь за руку уволок Верну из толпы захмелевших победителей. – Всем не мешало бы проспаться!
– Брык, не уходи! Еще по чарочке!
– Эй, Коготь, ты куда поволок Дрозда?
– Долгомер, а слабо до конца проползти? Чего с полпути завернул? Перепил?
– Всем хороши, но в радости меры не знают. – Сотник усмехнулся. Верна ковыляла кое-как, одной рукой отирая стену, второй держась за Когтя. – Равно горячи в бою и в пиршестве.
– Половина завтра головной болью измается. – Новоявленная заломовка еле-еле разлепила рот. Вот только что накатило. Еще мгновение назад, на стене, было ничего, а теперь догнало и ударило по ногам и по языку.
– И ты в их числе.
– И я, – послушно согласилась.
Пришли.
Жужела из рук в руки приняла «хмельное сокровище», подвела к ложнице и бережно опустила. Махнула Черному Когтю, дескать, все будет хорошо, иди уж, бражник, и склонилась над Верной.
– Как будто девка, а ведешь себя чисто парень. Пьешь, дерешься, как бы ругаться не стала! Ну охламоны – понятно, мужчин не переделаешь, но тебе-то зачем?
Верна хотела сказать что-то умное, да так, чтобы старуха рот от удивления раскрыла, дескать, вот какая мудрость бывает, но даже с места язык не сдвинула. Лишь промычала что-то.
– Залом и парни так злобой полыхают, что братцам-князьям мало не покажется! А ведь я их тоже нянчила. Ох, горе какое!.. За семь лет злобы столько накопилось, что в одночасье не спустишь, словно воду из запруды. Они – понятно, а как ты сюда попала? Заняться больше нечем?
Нечем. Проваливаясь в дурнотное забытье, покачала головой. Ох, мама-мамочка, лучше бы не качала. Старуха еще что-то говорила, но Верна уже плыла по бурным волнам хмельного моря в стране забвения, когда забываешь все, даже то, что вообще существуешь на белом свете…
– Ишь разоспался, лежебок!
Над ухом оглушительно рявкнули, и Тычка подкинуло с груды сена, ровно оленя-прыгунца. Тот, как известно, в случае внезапной опасности подскакивает на высоту рогов. Балабол взвился… ну почти так же. Гарька даже улыбнулась. Смешной какой!
