Рус продолжал скалиться. Это выражение застыло на его лице, за сотни лет превратившись в маску.
— Ты… ты… — сквозь смех выдавливал из себя Френом. — Ты, сынишка, зубы-то скрой. А то застудишь ненароком… — и закатился еще сильнее.
Пасынок дернул одной щекой, другой и звериное выражение сползло. Теперь он хмурился.
— Хватит, папаша, хватит, — раздраженно проговорил он. — Не корчи из себя человека. Тебе не идет.
— Хах… — не спешил останавливаться «папаша», — а ведь знаю… что… в чертогах… или в… бездне, — бог буквально давился словами. — Память у людишек от… шибает… хах… но на тебя… я все же… надеялся, — и вдруг, совершенно неожиданно, мгновенно перестал смеяться. Люди так не могут. Его серые глаза сразу высохли и в них засияла многомерная, глубочайшая, кружащая голову глубина. — Расскажи. Просто любопытно. Как тебя мамочка-Создательница отпустила? Иль сбежал?
— Что? — ошарашенно вымолвил Рус. — Какая мамочка?! — и в следующий миг в его голове взорвалась граната…
Но в этот раз пасынок встретил воздействие отчима во всеоружии. Щупальца, показавшиеся ему покрытыми липкой противной слизью, как у осьминога, были выкинуты из мозгов с легкостью. И Рус знал совершенно точно — Френому не удалось считать ни одной его мысли.
Бог остался невозмутим. Огорчился ли он или, наоборот, порадовался «за сыночка» — было непонятно. Небожители в принципе испытывали чувства весьма далекие от человеческих, хотя и любили принимать облики почитающих их Разумных. Но не позавидуешь тому существу, кто имел глупость принять аватар божества за личность, подобную себе! Таких они имели привычку наказывать. В зависимости от «настроения», конечно, — могли и подыграть. Некоторые так и вовсе любили устраивать целые представления.
— Завязывай, папа, с понтами, знаешь ведь… — вальяжно заявил обрадованный победой «сын», но был перебит Френомом:
— Не зазнавайся, сынку… — и в следующий миг Рус почувствовал дикую боль в шее.
Голова его оторвалась от туловища: совершенно бескровно, но с жутким хрустом. Поднялась на пару локтей и зависла. С болью пасынок привычно справился, но почувствовав на собственной шкуре ощущения лже-кормилицы, когда он сам наказывал женщину такой же пыткой, ужаснулся.
— Позволь я тебе кое-что объясню, — спокойно сказал отчим, глядя на Руса снизу-вверх. Небрежно смотрел, как на букашку. У «сыночка» возникло стойкое впечатление, будто все было наоборот: его голова валяется на земле, а дикарь наблюдает за ним сверху-вниз, презрительно трогая нелепый череп пальцами грязных голых ног.
— Как ни напрягай свою Волю, глупый человечек, а ничего ты мне не сможешь сделать. Здесь ты — никто. Да и в мирке своем по большому счету тоже. Но там еще полбеды — у тебя есть тело. Какое-никакое, пусть и немного эльфийское, но — твое. А у меня? Вот, я отнимаю у тебя Силу. Чувствуешь?
Глаза Руса распахнулись так широко, как невозможно себе представить. Он молчал, дабы не доставлять лишнюю радость «папаше», вздумавшему его поучить; терпел сосущие, требующие заполнить вдруг возникшую внутреннюю пустоту ощущения, недовольно отмечая, как сильно он успел пристраститься к Силе! Мелькнула неприятная мысль о том, как же он теперь на Земле-то будет? Он, конечно, туда не рвался, но шальное желание «сходить в гости» иногда его посещало.
— Ты по недомыслию своему отказался от одной — отдал Защитнику. И как он тебя защитил? — продолжал вещать Френом. — Теперь все, в том мире больше не осталось бесхозной Силы. О Звездной тьме забудь — не подчиниться она тебе. — И угадал же! Мелькнула у Руса мыслишка по поводу изгнанного Бога. — Скоро хозяин вернется и печать твоя ему не помешает. Она только ваших, людских магов сдерживает. Ты, возможно, доживешь до его прихода. Если дурить перестанешь. Эльфы — живучие. А женушка твоя и сынишка — вряд ли. Не скалься, не страшно, — усмехнулся Френом в ответ на выходку Руса.
Человек себя обругал: не хотел показывать эмоций, а на слова о Гелинии и Гнатике среагировал. И тут же со злостью подумал: «Это мы еще посмотрим, Френомушка!..».
— Гы-ы. Злишься? Любовь — это ваша, людская, слабость и сила. Запоминай мои слова, советую, долго я тебя учить не намерен. На заемную Силу излишне не надейся: Боги могут отнять её в любой момент. Как я статер назад сделал. А представь, если бы это случилось в бою? Мы лишь попустительствуем, дозволяем магам пользоваться частью нашей сути… да и тело твое много не выдержит — перегоришь. Сразу скажу — Духов твоих я отнять не смогу, сильно ты их перекроил своей Волей. Только ты сам успел убедиться — их любой шаман на время изгоняет, в самый неподходящий момент. Уяснил? Ну, молчи, упрямец, — и в этих словах послышалась огромная, воистину божественная Гордость за Сына — именно с большой буквы.
Любой другой человек непременно бы купился: забыл бы о смерти, которую посылал ему «Отец», о боли, о лишении Силы. Отбросил бы те воспоминая, как отряхивают с обуви грязь пред сияющим дворцом могущественного правителя, и возгордился бы. Еще бы! Лишь избранные удостаиваются приглашения. И рассыпался бы в благодарностях. И стал бы абсолютно счастлив. Рус — не выразил ничего. Ни одна мышца на его лице не дрогнула.
— Гы-ы! — снова идиотски, совершенно по-дикарски усмехнулся Френом, оправдывая свой образ. Блистательный замок, невольно возникший даже в Русовском воображении, сразу померк. — Не кичись своей глупостью, — добавил отчим, но вопреки ворчливой строгости этих слов, пустил в пасынка Силу. Всю, разом.
Рус задохнулся, оглох, онемел, отупел от блаженства. Он буквально на вкус ощутил все её нюансы и наслаждался каждым оттенком. В ней, единой, чувствовались сладость Жизни и гнилостность Смерти, соленость Воды и терпкость Огня, горечь Земли и кислинка Света… пасынок Френома узнал каждого своего Духа, весь тысячный сонм… и ему было не до учета их количества…
— Хо-хо-хо!.. — раскатисто хохотнул дикарь и вернул голову Руса на место. Правда, «сынок», пребывавший в нирване, этого должным образом не оценил. Хотя заметил. — Как любят выражаться в твоем безбожном мире: «Почувствуйте разницу!»… Никогда не понимал идиотизма называть друг друга во множественном числе. Не хочешь объяснить, зачем? — за время этого короткого монолога Рус успел полностью «прийти в себя», что бог, разумеется, увидел.
— А черт его знает… — промямлил пасынок, трогая руками шею и осторожно вертя головой.
— Наконец-то! — ухмыльнулся Френом. — Вы изволили нарушить обет молчания, сударь, так поясните, почему Вас много? Только что да, Вас было как бы двое…
— Да иди ты! Сам прекрасно знаешь! Не коси под дурочку.
