Андрей Дай - Искра Зла

— Светлость? Юный рыцарь — герцог? — ошарашено качая головой, проговорил незнакомый дворянин из свиты бородача.

— Это еще кто такой? — скривился барон.

— Барон Яггер, — представился принц. И сказано было таким тоном, что я сразу понял — он имел право на это имя. — А ты, судя по черной мухе на штандарте, сынок старого пройдохи Эмберхарта?!

Клянусь пролежнями Спящих, командир не уставал меня удивлять. Впервые за все время нашего знакомства он принялся намеренно провоцировать кого-то на бой.

— Это благородная оса, — тут же вскричал другой из сопровождавших барона рыцарей с гербами. — Имея наглость оскорблять моего сюзерена, имей смелость открыть лицо!

— Если я вижу муху, сидящую на куче навоза, то и скажу, что это муха на дерьме, — прорычал принц. — А чтоб доказать свою смелость, благородные господа обнажают мечи, а не лица! Впрочем, продажным душонкам это недоступно!

Звонко вжикнул вылетевший из ножен меч.

— Я сталью вобью эти слова тебе в глотку! — отважно вскричал оскорбившийся за другого рыцарь и спрыгнул с коня. — Я сер Вернер.

— Ах, оставь, сер Вернер, — неторопливо покинув седло, продолжал принц. — Семейка торгашей не заплатит за свою честь. У них ее все равно нет. К золоту честь не липнет.

— Убей наглеца, Вернер, — почти равнодушно выговорил бородатый предводитель отряда. Только тогда меч Ратомира блеснул под нежарким осенним солнцем.

Сталь скрежетала о сталь, дол терся о дол. Хищные клинки скользили в страшном танце, жаждая крови. Я знал, на что способен принц с мечом в руках, и нисколько за друга не переживал, хотя и видел — соперники вполне достойны друг друга.

— Хилгардская школа, — прорычал баронский прихвостень, на минуту отскакивая.

— Игларские танцы, — зловеще прогудел Ратомир из-под шлема.

И снова я ничего не понял. Некоторые связки казались знакомыми: что-то из первого или второго круга Пяти Колец. Будь я Мастером Стали, сказал бы точнее.

— Твой дружок, должно быть, страшен, как пещерный демон, — отвлек меня от зрелища приторно сладенький голос наряженного в невообразимые платья рыцаря из эмберхартской свиты, и совершенно женским жестом поправил непокорную завитую челку. — Взгляни на меня, молодой рыцарь. Я тоже люблю юношей из благородных семей…

А я еще не верил, смеялся даже, над рассказами Ратомира о нравах, царящих в империи… Две волны, одна за другой, с головой погребли меня под собой: вызвавшая легкую тошноту от омерзения и залившая весь окружающий мир алым — ярости.

— Сейчас я стану тебя убивать, тварь, — выдавил я сквозь хрустящие от ненависти зубы и выхватил меч.

Вспыхнули багровым выбитые на клинке руны. Помню, как кривился кузнец в Малом Сколе, заливая в выемки расплавленное серебро. Ему представлялось прихотью избалованного княжича портить превосходную полосатую сталь непонятными угловатыми узорами.

Другой, не наш, не добрый ветер загудел, скручиваясь в смерч, вызванный силой серебряных знаков. Что-то темное, злое, словно муть со дна, поднималось из самых потаенных закоулков души. Питаясь будущим запахом крови, наслаждаясь, купаясь в океане моей ярости, темный вихрь подхватил светящуюся серебром сталь. Я даже не смог заметить, успел ли противник обнажить оружие, как под ноги скатилась обрызгавшая живицей песок под ногами голова.

Взвыла темная сторона души, не успевшая насладиться пиром крови. Очищающий поток разочарования смыл остатки ярости. Потухли руны. Стих, исчез, забился в нору сумрачный вихрь. Торжествующим маршем билось сердце…

— Прикажите своим псам поменьше тявкать, барон, — пристально взглянув в выпученные глаза Эмберхарта, рыкнул я. — Иначе в вашей своре поубавится голов.

— Кхе, — выкрикнул Ратомир, который, пока я бился с черным смерчем, успел оттеснить противника к повозкам на опушке. Меч сверкнул словно молния, и рука рыцаря, отделившись от тела в районе локтя, шлепнулась в пыль. Вмиг побледневший сер Вернер зачем-то потрогал культю, закатил глаза и упал рядом.

— Управился, — шумно дыша, кивнул принц, становясь рядом. — Ты, твоя светлость, хоть имя его успел спросить?

— Зачем? — равнодушно покачал я головой.

— Ну, может и незачем, — покладисто согласился командир. Баронские дружинники пронесли мимо тела и грубо взвалили на двухколесную повозку.

— Доспехи мне не испортите, олухи, — прикрикнул на них барон и повернулся к нам. — Убирайтесь с моей земли. Путь отныне вам сюда заказан.

Давно уехал барон, пообещавший продолжить разговор на турнире. Похожие на сосны с золотой корой деревья дружно качали курчавыми головами, разговаривая с вдруг окрепшим ветром. Что-то мне выговаривал принц — я не слушал. Смотрел, как черные птицы бьются в небе с упрямым легконогим братом. Мне было страшно. При одном воспоминании о тьме, всколыхнувшейся в моей душе, сердце сжималось от ужаса.

Мы прошли половину пути от Ростока до Модуляр, и с каждым шагом искра зла — демон в теле человека — оказывался все ближе. Все больше ненависти и крови. И тьмы.

Причудливыми цветами распустились на огромном поле, у старых стен замка ДеТарт, разноцветные поляны шатров. Корявая, изломанная тень поседевшей от времени твердыни в течение дня, словно стрелка гигантских солнечных часов, медленно переползала с одного яркого пятна на другое. Поздним утром, напоминая, кто именно хозяин этих земель, графское гнездо заслоняло солнце многочисленным купцам, кузнецам, шорникам, кожевенникам и их приказчикам, расположившимся у вросшей в землю таверны, ровесницы замка. После полудня, когда так приятно погреться в лучах почти летнего светила, угловатый перст гостил в лагере, где царствовали осенне-желтые флаги с траурно-черной осой. Ближе к вечеру, едва чиркнув невообразимо измятыми флюгерами по серым доскам трибун турнирного ипподрома, она начинала взбираться в гору, в сторону по-военному четких рядов однотипно белых шатров. Туда, где ветер играл с ярко-алыми королевскими вымпелами. И уже там, склонив в почтении главы десятка башен, так и не решившись побеспокоить покой Его Величества Лотара Готтарда, тень растворялась в вечерних сумерках.

— Говорят, герольды Лотара уже с месяц тому обустроились на том холме, — Парель, полдня пропадавший в торгово-ремесленных рядах, был под завязку полон слухами и сплетнями и торопился выплеснуть их на нас. Ради этого даже пожертвовал бочонком с трудом добытого саливийского летнего вина. И, чтоб после не пожалеть, одновременно торопился этот самый бочонок откупорить и это самое вино разлить по бокалам.

За нашими спинами дружинники со слугами ставили палатки, а мы, словно немощные, сидели на неудобных раскладных стульях и были вынуждены выслушивать раскрасневшегося от чувства собственной значимости жреца: