— Да Иггр его знает, — потупилась женщина, открывая соседнюю калиточку. — Перегрелся, видать…
В дом Льяля заходить не стала, велела поставить корзинку у крылечка и зачем-то постучала в дверь. Внутри завозились, забурчали, и в проеме возникла — точнее, заполнила его — тетка в линялом платье с цветочками. Обвислые щеки, мясистый нос, маленькие глазки и тройной подбородок, складывающиеся в вечно недовольную гримасу, придавали ей удивительное, прямо-таки пугающее сходство с одной из обитательниц хлева. Джай не мог отделаться от ощущения, что когда она обернется, то посреди пышного зада обнаружится завитой колечком хвостик. В руке тетка держала ухват и, кажется, только и ждала повода пустить его в дело.
— Вот, мамочка, — елейным голоском пропела Льяля, — я Взывающих привела, как вы и просили.
Судя по теткиному лицу, мамочкой она доводилась Льялиному мужу и просила невестку вовсе не о наместнике Темного и оборванце с кнутом. Но йер — не потрошеный цыпленок на рынке, которого можно перебросить с руки на руку, понюхать и вернуть на прилавок. Какого взял, тем и пользуйся!
— Здравствуйте, господа йеры. — Тетка приправила слова кислой улыбкой, словно кашу крысиным ядом. — Тут вот огородик у нас… зачах чего-то… Льялечка, покажешь?
— Конечно, мама! — Невестка была сама отзывчивость, вот только глядела почему-то упорно себе под ноги. Джай и сам с трудом сдерживал ухмылку.
Взывающий Фимий толкаться у крыльца не пожелал и по-свойски прошелся по двору. Хорошее хозяйство, богатое. Куры и те ихтымские, породистые, с кудлатыми ногами. Яйца от таких, ярко-рыжие с черным крапом, по пять бусин семерик идут. Одно из них (Взывающий хорьком зыркнул в приоткрытый курятник) как раз лежало в выстланном соломой ящике у самой двери. Экая нерасторопная у него хозяйка…
Йер воровато огляделся, тюкнул яичком о край ящика и быстренько его выхлебнул.
— Господин Взывающий! — Не то чтобы ЭрТар по нему соскучился, но горец предпочитал держать врагов в поле зрения, и йеров нырок в курятник не прошел для него незамеченным.
— Ымгым?! — Фимий поспешно скомкал скорлупу в кулаке, повернулся к идущему навстречу парню и понял, что был несправедлив к тетке. Она давно уже выбрала сегодняшние яйца, оставив в ящике только подклад-болтун.
— Ой-ё, — уважительно сказал горец, ознакомившись с богатым внутренним миром йера, бурно хлынувшим наружу.
— Что с вами, господин Взывающий? — испугалась подбежавшая Льяля.
Фимий злобно сверкнул на нее глазами, но отвечать не пожелал, воспользовавшись уважительным поводом: занятым ртом.
— Ничего страшного, — бодро ответил за него ЭрТар. — Наверное, съел на обед что-то тух… не очень свежее.
Йер красочно подтвердил его слова.
— Вы идите, идите, — продолжал горец. — Мы вас догоним!
ЭрТар послал Бренту выразительный взгляд: мол, задержу насколько смогу, а ты не теряй времени!
Жрец еле заметно кивнул и отвернулся. Джай, напротив, уставился на горца со смесью ужаса и восхищения: как это он умудрился отравить йера?! ЭрТар насмешливо ему подмигнул, только усилив замешательство парня.
«Огородик» оказался здоровенным, скроенным из трех-четырех участков полем. На одиноко торчащем в центре пугале сидело несколько ворон, с любопытством разглядывая гостей. Соскучившийся по охоте корлисс понесся к ним напролом по грядкам, с хрустом обламывая свекольную ботву. Когда он подскочил к пугалу, птицы давно уже кружили в небе, ехидно покаркивая. Тишш разочарованно покрутился вокруг кола, облизнулся и, задрав хвост, выразил свое возмущение любимым кошаковым способом.
По Льялиному лицу разлилось неземное блаженство.
Брент присел на корточки и коснулся пары-тройки вялых, подсохших по краям листиков.
— Давно ирну призывали?
— По весне, как положено. Наверное, день неудачный выбрали, Двуединому не до нас было…
Жрец промолчал. Сожженные свитки не унесут с собой начертанное на них предсказание. Год за годом, капля за каплей… никто не слушает брюзжание стариков, которым и кусты были гуще, и трава зеленее, и птицы громче. Никто не замечает наползающей, все ускоряющейся лавины…
Никто — кроме прожившего двадцать шесть лет за несколько месяцев.
— Отойдите и внемлите, Иггровы чада, — устало произнес он ритуальную фразу. — Сейчас Двуединый явит вам свою силу…
***
Взывающий Фимий сидел на кухне, нежно обняв ушат. Ни гость, ни причина его визита не приводили Льялину свекровь в восторг, но она вымученно изображала приветливую хозяйку.
ЭрТар старательно обмахивал йера полотенцем, забегая то слева, то справа, отчего кружение в глазах страдальца только усиливалось.
— Хэй-най, однажды мой троюродный дядя тоже очень сильно отравился и три дня лежал пластом, не в силах даже почесаться! Тогда его жена собрала в горах семь целебных трав, настояла на козлином молоке и начала давать ему каждый час по двадцать одной капле в кружке ячменной браги…
— И что, это помогло? — слабым голосом поинтересовался Фимий.
— Не совсем, — признался горец. — Зато перед смертью ему стало намного легче! Он даже спел нам свою любимую песню. Хотите послушать, э? «О, там на крутых-крутых склонах, с которых падают даже козлы с большими кривыми... рогами!..»
Обычно горцы поют превосходно. Но ЭрТар очень старался.
Куплете на десятом Фимий понял, что ему хочется на свежий воздух. Причем любой ценой, вплоть до убийства.
— Пожалуй, мне получше, — сообщил он, начиная вставать.
— О-о-о, хвала Двуединому! Может, вы уже и покушать сумеете? — участливо поинтересовался горец. — Хотите, попрошу хозяйку что-нибудь сготовить по-быстренькому? Яичницу там поджарить, э?
Йер снова согнулся над ушатом.
***
Брент размотал плеть — вернее, взялся за рукоять и позволил ей самой сползти на землю. Что от него требуется, он знал. Как это сделать — догадывался. Как оно должно выглядеть со стороны — видел.
Но что в итоге получится, понятия не имел.
Йеры использовали дарованную им силу как оружие, бездушное и покорное.
А жрецы были ее оружием. Или, скорее, частью, которая сама по себе ничто, но и без нее никак.
Что ж, раздумья с обращенным к небу лицом вполне могли сойти за вступительную молитву. Пора переходить к основной части представления.
Брент тряхнул рукой, оживляя плеть, и, широко размахнувшись, полукругом стегнул воздух над головой.
Плеть вытянулась струной и загудела, завыла, замерцала пронзительной зеленью и, невзирая на настоящую длину, пробежалась кончиком по контуру поля, подвесив над ним его сияющую копию. Мгновение — и та искрами осыпалась на гряды. Плеть тоже угасла, зябко вползла к жрецу на предплечье.
