Студент, старушка и громила в татуировках паслись у дальнего туалета, занимая его по очереди. Саид ибн Юсуф из своего купе так ни разу и не показался. Ифрит был ленив.
Часов в одиннадцать, когда в вагоне потушили лампы, оставив лишь дежурное освещение, Меф перебрался на верхнюю полку. Поезд умиротворенно качало. Казалось, он движется короткими толчками. Даф уже лежала на соседней полке. На груди у нее была флейта. Ладонью Даф придерживала ее, а мундштук почти касался губ.
Рядом бдительно свернулся Депресняк. Правый глаз кота спал. Левый был обращен на дверь. Порой где-то внутри кота рождался угрожающий скрип. Это обычно происходило, когда мимо двери проходил кто-то, вызывавший у кота тревогу. А таких, судя по всему, было немало.
Даф ободряюще улыбнулась Мефу. В полумраке вагона зубы ее блеснули белой полосой.
– Можешь подремать. Когда надо – я разбужу, – полушепотом пообещала она.
Меф правильно понял это «когда надо». Мрак предпочитает нападать незадолго перед рассветом, в тот зыбкий «час самоубийц», когда силы света ослаблены, силы же тьмы, напротив, на подъеме.
Меф заставил себя закрыть глаза. Не стоит расходовать силы попусту. Растраченных сил не хватит на рывок – мгновенный и яростный. Пергамент Кводнона шевелился в кармане рубашки. Ощущение было неприятное, точно кожи Мефа касалась сырая рыхлая медуза. Ослабленный эйдос Улиты, напротив, не подавал признаков жизни.
Меф заставил себя нырнуть в чуткий и бдительный сон, чем-то сходный со сном Депресняка. Он спал, не выпуская из ладони рукояти меча, а из сознания мыслей о близости врага. Спустя два или три часа он услышал негромкий лязг, точно где-то близко оборвалась цепь. Меф ощутил, как вагон несколько раз несильно толкнуло. Он прокатился немного, затем стал замедлять ход и встал.
Меф приподнялся на локте и выглянул в окно. Он рассчитывал увидеть огни станции, однако никакой станции не было. Со всех сторон их окружала мгла. Даже луна – это всевидящее око тьмы – и та видна была едва-едва.
– Даф! – негромко окликнул Меф, чувствуя, что она не спит.
– Ты понял, что случилось? – услышал он ее напряженный голос.
– Нет.
– Кто-то отцепил вагон! Поезд ушел, а мы остались.
Сжимая меч, Меф спрыгнул и врезался во что-то мягкое. В полумраке он увидел Ромасюсика. Тот сидел на нижней полке и дрожал. Его большое пухлое лицо от страха казалось цвета молочного шоколада.
Глава 15
«А не погоуить ли нам к нашим хомам?»
Всякий знает, что человеку, который ест много и бессистемно, грозит телесное ожирение. Но равно как существует ожирение физическое, существует и ожирение душевное, происходящее от бессистемного и неразборчивого поглощения информации. И это второе ожирение гораздо вреднее первого.
Книга Света
Меф отыскал Прасковью. Глаза ее светились в темноте, как у Депресняка. Казалось, в купе два кота – один на верхней полке, другой на нижней. Уютно поджав под себя ноги, Прасковья пила минеральную воду. От Мефа не укрылось, что вода не думала ни кипеть, ни замерзать. Это означало, что воспитанница Лигула спокойна как удав.
– Спуриус рядом. Чего сидишь как трусливый вахлак? Иди убей его, мой прекрасный герой! А я, так и быть, тебя поцелую! – картонным голосом произнес Ромасюсик.
Даф примирительно коснулась руки Мефа.
– Не выходи из себя, пожалуйста! А то ты, когда из себя выйдешь, потом обратно долго не заходишь, – шепнула она.
Меф кивнул и с мечом в руке шагнул к двери.
– Не высовывайся! Там сейчас и без тебя будет тесно! – посоветовала Даф.
Она была как всегда дальновидна. В соседних купе тоже обнаружили, что вагон остановился. Захлопали двери. По коридору навстречу друг другу прокатились две яростные волны. Звон мечей. Крики. Яркая, очень длинная вспышка, составившаяся из трех или четырех вспышек, залила коридор, точно прилипнув к дверной щели.
Ромасюсика била крупная дрожь. Он так трясся, что с него осыпблась шоколадная перхоть. Внезапно губы его разомкнулись, и он чужим голосом произнес:
– Ага, а вот и копья валькирий! Все-таки Спуриус не дурак! Стравил мордоворотов моего дядюшки с валькириями! Интересно, много будет трупья?
«Получается, Прасковья знала про валькирий», – сообразил Меф.
Он опустился на колено и развернул меч клинком к двери, оперев его на сгиб левой руки. Если дверь сорвут, в тесном купе рубиться невозможно. Только колоть.
После первой короткой стычки в коридоре воцарилась относительная тишина, изредка прерываемая одиночными вспышками копий. Похоже, валькирии загнали стражей мрака в их купе и мешали высунуться в коридор.
Мефу, чей слух был напряжен как струна, почудился голос Эссиорха, вопрошавший кого-то:
– Вы действительно хотите причинить детям вред? Я не ошибаюсь? Возможно, я не понял пока истинный смысл ваших побуждений? Возможно, они величественны?
– Что ты зря болтаешь? Мочи их! – заорал кто-то второй, видимо, Корнелий.
Меф почувствовал, что Корнелий подпрыгнул от нетерпения и в прыжке быстро размахивает кулаками. Впечатлительные китайцы назвали бы это движение: «заяц играет на барабане».
Неожиданно в правой части вагона послышался короткий женский крик и звон мечей. Стало ясно, что кто-то из темных стражей удачно телепортировал прямо посреди валькирий и напал на них.
Копья валькирий перестали вспыхивать, и по коридору вновь прокатилась темная волна. Это уцелевшие тартарианцы Лигула ринулись в последнюю атаку.
– Да. Трупья будет много, – голосом Ромасюсика произнесла Прасковья.
Сквозняк, коснувшийся потной спины Мефа, заставил его оглянуться. В окне вагона что-то навязчиво белело. Меф не сразу понял, что это лицо. Для лица у него был слишком большой и точно зачеркнутый рот. Ага, это же он держит в зубах нож, рукой пытаясь отжать окно вагона!
Меф узнал отравителя, решившего выступить в новом для него амплуа. Меф хотел нанести укол мечом, но раздумал. Тем более что Прасковья нашла выход первой. Привстав, она хладнокровно просунула в щель руку и дернула отравителя за волосы. Тот попытался удержаться, но удерживаться было не за что. Не выпуская из зубов ножа, отравитель свалился на насыпь.
«Крыша! Я могу выбраться на крышу вагона!» – внезапно понял Меф.
Повиснув на окне, он решительно дернул его вниз. Окно, как нередко бывает в поездах, поддавалось неохотно, точно делало величайшее одолжение. Лишь после пятого рывка Меф открыл его настолько, что сделалось возможным, запрыгнув ногами на столик, вылезти наружу.
Спрятав клинок в наспинные ножны, Мефодий оглянулся на Дафну:
