— Давай сегодня вечером отужинаем вместе и как следует отдохнем, твои люди вместе с моими; а поутру мимы постараются усладить твой взор — если у них это получится; затем мы устроим подобающие случаю скачки, а уж потом, помолившись Господу нашему, благому и премудрому, попросим его благословить наше соглашение. После чего я передам тебе золото, мы ударим по рукам, и между нами будет установлен мир.
— Хотите молиться Фосу, молитесь, — ответил Этзилий. — Что до меня, то я молюсь только собственному мечу. Пока он, в отличие от ваших богов, меня еще ни разу не подводил.
Маниакис изумленно воззрился на кагана. Он впервые слышал, чтобы Господь, благой и премудрый, не просто отвергался — в Макуране существовали собственные боги, — но с пренебрежением отбрасывался, словно ненужная ветошь. Да уж, Этзилий и его люди были законченными язычниками. В нынешние времена большинство населения Хатриша и Татагуша молилось все-таки Фосу, но кубраты по-прежнему следовали древним обычаям, вынесенным ими из Пардрайянских степей.
— Но во всем остальном, кроме того, кто кому станет молиться, мы пришли к согласию? — спросил Маниакис.
— О да, — ответил Этзилий. — Если ты согласишься немного подождать, я даже пришлю своих людей. Они пригонят для твоих поваров небольшое стадо овец, дабы сделать наш пир еще более приятным.
— Ты очень великодушен, — сказал Маниакис без особого воодушевления. Наверно, он куда выше оценил бы скромный дар Этзилия, если бы не был убежден, что овцы, предлагаемые кубратами, не так давно угнаны из видессийских отар.
Даже если каган заметил иронию, он никак этого не проявил. Небрежно махнув Маниакису на прощание, он повернул своего конька и поскакал к ожидавшему в отдалении эскорту. Маниакис поступил так же. Вскоре его солдаты под руководством поваров уже копали траншеи и наполняли их топливом, устанавливая поверх решетки для жарки мяса. Повара выкатили из фургонов огромные бочки с перебродившим рыбным соусом и объемистые кувшины с очищенными дольками чеснока, хранившимися там в оливковом масле. Интересно, спросил себя Маниакис, как кубраты поступят с незнакомыми приправами? Если те придутся им не по вкусу, его воинам достанется больше. Он надеялся, что так и случится.
Согласно обещанию, кубраты вскоре пригнали небольшое стадо овец. Сразу было заметно, что эти животные из видессийских отар, но ради поддержания хрупкого перемирия Маниакис не стал задавать ненужных вопросов. Овцы отчаянно блеяли, выражая бесполезный протест, но с ними быстро было покончено, и над траншеями вскоре поднялся тот особый, дразнящий ароматами чеснока и рыбного соуса дымок, от которого рот Маниакиса немедленно наполнился слюной.
Он отобрал самых доверенных людей, которые не слишком огорчились бы упущенной возможности сытно поесть и крепко выпить, и расставил их по периметру лагеря. Стражу, охранявшую золото, он предупредил особо. Лишь после этого, удовлетворенный принятыми мерами, призванными обеспечить его личную безопасность и безопасность драгоценного груза, Маниакис решил, что ему, быть может, также удастся хоть немного повеселиться.
Отыскав своего главного повара, толстенного малого по имени Острие, он предупредил его:
— Не вздумай скупиться на вино для варваров. Чем сильнее мы их ублажим, тем больше шансов, что кто-нибудь из них проговорится о тех шагах, которые их предводитель намерен предпринять завтра.
— Твои указания будут выполнены в точности, величайший, — ответил Острие, засовывая громадный палец в непостижимых размеров ноздрю. Если бы не черная окладистая борода, вид Остриса неизбежно привел бы к мысли, что он евнух, ибо толщиной он превосходил любых двух слуг из дворцового квартала. Однако Маниакису было известно, что его главный повар имеет не только весьма дородную жену, но и целую кучу сыновей, похожих на него как две капли воды.
Запах готовящегося мяса привлек к кострам множество кубратов, а также множество волков из ближайшего леса. Кубраты вполне дружески болтали со своими видессийскими соперниками, кое-кому из них доводилось прежде сходиться в кровавой сече. Большинство кочевников-номадов неплохо говорили по-видессийски. «Интересно, где они этому научились?» — подумал Маниакис. Не иначе как от женщин, угнанных ими в полон.
Клерики расхаживали меж костров с кадилами, курящими сладкий фимиам, который смешивался с горьковатым дымком костров и запахом жарящегося мяса, дабы предстоящая трапеза услаждала не только желудки, но и носы. Священники в голубых мантиях возносили звучные, торжественные молитвы, вымаливая у благого и премудрого мир между Видессией и Кубратом, заклиная Фоса сделать так, чтобы обе стороны поступали честно, благородно, изгнав из своих отношений даже тень обмана.
Маниакис мельком взглянул на Этзилия, пытаясь понять, нравится ли тому происходящее. Левая рука кагана вдруг сложилась в комбинацию из трех пальцев, иногда используемую видессийскими крестьянами, когда те хотели выразить отвращение.
— Боже правый, у этих людей и в мыслях не было тебя околдовать! — воскликнул Маниакис.
Этзилий взглянул на свою руку с таким ужасом, будто пригрел на груди змею.
— Я верю в магию, — сказал он. — Но только в магию моих шаманов. — Каган внезапно улыбнулся плотоядной улыбкой:
— Когда же они плохо справляются со своим делом, я их наказываю, вот и все.
Да, он все-таки варвар, подумал Маниакис, умный и проницательный, но варвар до мозга костей. Он знает, чего хочет сейчас, и берет это, если может дотянуться, абсолютно не заботясь о том, что случится позже. Завтра — это просто совершенно другой, не существующий для него мир.
Сейчас Этзилию хотелось мяса. Он сидел на траве, скрестив ноги, а вокруг него стремительно росла груда дымящихся костей. Вино он тоже пил, хотя куда более умеренно, чем ожидал Маниакис, смакуя каждый глоток достаточно долго для того, чтобы мановением руки отсылать прочь виночерпиев почти всякий раз, когда они подносили ему новый кубок. Все это не мешало кагану периодически оглушительно рыгать. Маниакис не возражал: такие громоподобные звуки означали у номадов высшую степень одобрения предложенной им трапезы.
— Вам, видессийцам, давно следовало поступить так, — Этзилий окинул сияющим взглядом шумевший вокруг костров пир, находившийся в самом разгаре, — но нет же, вам надо было преследовать меня, как гончая лису! Но я не лиса, я — волк! — Каган вдруг ощерил зубы. Зубы были длинные, желтые и действительно напоминали волчьи. Уж тут-то властитель Кубрата ничуть не погрешил против истины.
— Но сейчас мы ведем переговоры о мире, — возразил Маниакис. — К чему вспоминать прошлые размолвки?
