Но беззлобный смех противника не отменял его злых планов, на этот счёт обманываться не стоило. Нойнер обошёл вокруг меня, явно наслаждаясь своим триумфом. Он был очень близко, на расстоянии всего двух шагов — улыбался и смотрел на меня как на неудачника. Как же мне хотелось сделать эти два шага и просто дать ему кулаком в нос. Но, увы, мало того что ноги мои были каменными, так ещё кто-то очень нехороший из зала вытянул из меня все силы.
Тем временем Нойнер подошёл ко мне совсем близко, посмотрел прямо в глаза и прошептал:
— Прощай.
После чего он отдалился и начал начитывать какое-то заклятие. Это мне уже совсем не понравилось. А когда затрясся пол, и вокруг меня образовалась песчаная область диаметром примерно полтора метра, я почти запаниковал.
И паниковать было с чего — прямо перед моим носом из песка, с неприятным хрустом разрывая поверхность арены, появился хрустальный кол диаметром не менее тридцати сантиметров и высотой около двух метров. Он вылетел из песка невероятно быстро и так близко ко мне, что я невольно отклонил голову назад. В этот же момент за спиной тоже раздался хруст, и что-то задело мои волосы на затылке. И я сразу же догадался, что это было — такой же кол. Отклони я голову чуть сильнее, он раздробил бы мне её, да так, что ни один лекарь бы не собрал.
Это был уже перебор. И когда третий кол выскочил из земли справа от меня, оцарапав руку, я понял, что надо требовать у рефери остановки поединка. Пусть даже ради этого придётся сдаться — в такой ситуации точно не до гордости. У меня были далеко идущие планы — я собирался убежать домой, выполнить задание, окончить Кутузовку и, вообще, жить долго и счастливо в России. Погибать в польском Белостоке, защищая репутацию центра «Ост», мне не хотелось.
И пусть все присутствующие потом считали бы меня трусом, мне на это было плевать, ведь я дрался не только с Нойнером, а ещё с незнакомым могущественным магом из зала, который почти полностью лишил меня сил. Однозначно, в этой ситуации жизнь была дороже репутации курсанта Роберта Гроховски. Я собрался с духом, чтобы обратиться к рефери и попросить остановить поединок и… не смог произнести ни слова.
Горло перехватило. Дышать я ещё мог, но вот что-то сказать, к сожалению, нет. Было ли это дело рук Нойнера или загадочного мага из зала, я не знал, да и знать особо не хотел. Для меня важно было другое — я не мог объявить, что сдаюсь. А тем временем слева от меня из песка выскочил четвёртый кол. И я понял, что пятый вылетит по центру и пронзит меня насквозь. Сомневаться в этом не приходилось.
Сделать что-либо в этой ситуации я не мог. Разве что максимально отклонить назад голову, чтобы хрустальный кол не пронзил череп и не повредил мозг, да сдвинуться ещё не окаменевшей верхней частью тела левее, насколько это возможно, чтобы не зацепило сердце. Тогда был шанс, что приехавший посмотреть на финальный поединок доктор Штеблер сможет меня спасти.
Но всё это могло сработать, если пятый кол был бы такого же размера, что первые четыре. А этого мне гарантировать никто не мог. И тут мне стало совсем страшно. До такой степени страшно, что меня обуял натуральный животный ужас, как когда-то на арене в Кутузовке, когда меня тоже чуть не убили в нечестном поединке.
История повторялась, и мне это не нравилось. Меня охватила такая злость вперемешку со страхом, что казалось, вот-вот и меня разорвёт от испытываемых чувств. А Нойнер продолжал улыбаться и, как мне показалось, начал начитывать финальное заклятие. Но в этот раз его улыбку нельзя было назвать доброй, хотя улыбался он уже во весь рот — предвкушал скорую победу и триумф.
Как же это меня злило. Впрочем, «злило» было слишком мягким словом. Я испытывал настолько сильную ненависть к противнику, что был готов его натурально загрызть. Я ненавидел Нойнера всем сердцем. За то, что он нечестно вёл бой, за то, что хотел меня убить, за эту лицемерную улыбку. И моя ненависть к сопернику, перемешанная с животным страхом, вылилась в такую безумную ярость, что я забыл вообще обо всём на свете.
Весь мир сжался до размеров арены, а все мои чувства, эмоции и стремления — до неимоверного желания убить Нойнера. И чем больше я злился и боялся, тем сильнее болела моя голова — казалось, она вот-вот разорвётся от переизбытка эмоций. В какой-то момент боль стала просто невыносимой, в ушах зазвенело, в глазах помутнело, и меня будто пронзило мощным электрическим разрядом.
И после этого я ощутил чужую ненависть — сильную, яркую, направленную на меня. И не только ненависть — ещё презрение, отвращение и желание меня убить. Все эти эмоции были невероятно чистыми, сильными и исходили от Нойнера. И тут я почувствовал, что головная боль уменьшилась. Звон в ушах и пелена перед глазами исчезли.
Слабость прошла, я почувствовал, как энергия заполняет моё тело. Стало намного легче, я смог дышать полной грудью и даже издал яростный вопль. Была ли это поддержка Силы, которая решила ещё раз мне помочь в, казалось бы, безвыходной ситуации, или мои внутренние ресурсы так мобилизовались, что сорвали все предохранители, я не знал. Главное, я ощутил невероятный прилив сил и понял, что теперь смогу довести поединок до победного конца.
Блокировка эмпатии слетела, и я выплеснул всю свою ярость на противника. И не просто выплеснул — я вложил её прямо в душу Нойнера. С моей стороны пошла полноценная ментальная атака — я старался подавить волю соперника и внушить ему ужас. Но парень с Южного оказался крепким орешком. По его искажённому лицу было видно, что ему тяжело и, возможно, очень больно, но он продолжил начитывать заклятие.
И тут снова стало страшно мне. Ведь несмотря на прилив энергии и сил, заклятие окаменения меня не отпустило. Оно, конечно, стало слабее, и буквально за какие-то двадцать — тридцать секунд я бы от него избавился, но столько у меня не было.
Время словно замедлилось, я с ужасом наблюдал, как Нойнер заканчивает начитывать заклятие, и уже приготовился встретить телом хрустальный кол, но всё же несколько секунд у меня оставалось — и их надо было использовать с умом. Пусть я не мог сдвинуться с места, но я напрягся и представил, как подхожу к Нойнеру и хватаю двумя руками его за горло и душу. Представил ярко и передал эту эмоцию противнику.
Нойнер дёрнул головой, а потом потёр шею и тяжело задышал. Я смог это сделать! Способности к эмпатии вернулись полностью. Но противник неплохо держался. Я, конечно, сбил ему концентрацию, и Нойнеру пришлось начать заново, но он справился с моим давлением и продолжил начитывать заклятие. Возможно, ему помогал держаться неизвестный маг из зала, но, так или иначе, остановить дыхание противника я не мог, он покраснел, тряс головой, откашливался, но начитывал заклятие.
И тогда у меня не осталось выбора. Гурьев, когда обучал меня стопроцентно летальным заклятиям, говорил, что их можно использовать лишь тогда, когда ничего другого не остаётся, когда испробованы все другие способы. Но если сейчас был не такой случай, то я не представлял, что ещё должно было случиться, чтобы был такой.
Я встретился взглядом с Нойнером, он не отвёл глаз, и это было мне на руку. Я сконцентрировался и буквально вложил в его голову следующую картину: я подхожу к нему, резким и сильным ударом правой руки пробиваю ему грудную клетку и сжимаю его сердце. Сжимаю быстро и сильно, а затем вырываю.
Всё произошло очень быстро — я даже не успел почувствовать страх своего противника. Он просто рухнул на пол арены, уверенный в том, что я вырвал ему сердце. Рухнул и затих. Я же, всё ещё окаменевший по пояс, продолжил стоять и наблюдал, как рефери подбежал к Нойнеру, сразу же понял, что к чему, и дал знак лекарям.
Трое лекарей бросились на арену и принялись откачивать моего противника. Шансов у них было немного. Это «задохнувшегося» от внушения бойца можно привести в порядок за минуту, а остановка сердца — штука серьёзная, именно поэтому такой навык был запрещён на поединках и не изучался в обычных магических академиях. И мне бы его не показали, если бы не подготовка к спецоперации. Но как оказалось, изучил этот приём я не зря — он спас мне жизнь. Правда, неизвестно какое наказание теперь меня ожидало, но каким бы оно ни было, я был уверен, что это лучше, чем быть проткнутым хрустальным колом.
