Страшно завыв, Ксальтотун с занесенным стилетом бросился бежать вокруг алтаря, чтобы настичь своего противника, но неожиданно откуда-то: быть может, с неба, а может — с горящего в ладони жреца огромного драгоценного камня, — к нему метнулся сноп искрящегося ослепительного света. Он ударил Ксальтотуна прямо в грудь, и горы эхом повторили отзвук этого удара. Чернокнижник из Ахерона рухнул на землю, словно сраженный молнией, но прежде, чем он коснулся травы, с ним произошла поразительная перемена. У алтаря упал не только что убитый человек, а скорченная мумия: коричневый, иссохший, с трудом узнаваемый труп, распростертый среди гниющих бинтов.
Старая Зелата с отвращением взглянула на него.
— Он не был живым человеком, — произнесла она. Сердце Аримана лишь придало ему видимость жизни, которая сейчас вновь его оставила. Я всегда видела в нем лишь мумию…
Хадрат наклонился над алтарем, чтобы освободить бледную испуганную девушку, когда из-за кустов показалась повозка Ксальтотуна, запряженная все теми же необыкновенными лошадьми. Она беззвучно подъехала к Алтарю и остановилась рядом с лежащими в траве иссохшими останками чернокнижника.
Хадрат поднял прах Ксальтотуна и положил его в повозку. Кони тотчас же развернулись и самостоятельно поехали вниз по склону, направляясь куда-то на юг. А Хадрат, Зелата и волк стали молча смотреть им вслед, наблюдая, как они начали свою долгую дорогу в забытый Ахерон, расположенный где-то на зыбкой границе человеческого зрения…
Амальрик даже приподнялся в седле, рассмотрев скачущего во весь опор и размахивающего над головой окровавленным штандартом всадника. А потом какое-то предчувствие заставило его оглянуться на холм, названный Королевским Алтарем. Рот его от удивления раскрылся. Возглас удивления прокатился и по всей долине — от самой вершины этой возвышенности в небо поднялся луч ослепительного света, роняющего золотистые искры, чтобы где-то там, в бездонной вышине зажечь сияние, на мгновение затмившее солнце.
— Это не похоже на сигнал Ксальтотуна! — зарычал барон.
— Нет! — неожиданно вскрикнул Тараск. — Это сигнал для аквилонцев! Смотри!
Рука его потянулась по направлению к противнику, неподвижные шеренги которого дрогнули и пошли вперед, наполняя долину глухим ревом.
— Ксальтотун опять подвел нас! — заорал Амальрик. — И Валерий тоже! Мы в ловушке! Будь он проклят, поганый ахеронец! Это он нас сюда завел! Труби сигнал к отходу!
— Поздно! — взвыл Тараск. — Смотри!
Лес копий в горной части долины наклонился вперед. Шеренги гандеров, словно скорлупа, расступились в стороны. А из-за них, гремя, как ураган, рванулись в бой рыцари Аквилонии.
И удару этой лавины уже ничего не могло противостоять. Стрелы немедийских арбалетчиков отскакивали от рыцарских щитов или застревали в них, высекая искры. Гремя копытами, под шелест султанов и воинственный рев аквилонская конница рассекла смешавшиеся ряды немедийской пехоты и, как лавина, хлынула в долину.
Амальрик немедленно дал сигнал к контратаке, и немедийцы начали упорное сопротивление, пытаясь поражать коней пиками и острогами. И какое-то мгновение казалось, что они смогут устоять на месте. Но кони немедийских рыцарей устали и с трудом поднимались вверх. Зато аквилонцы до этого не сделали ни одного удара. И теперь они, словно шквал, неслись вперед, в щепки разметывая шеренги неприятеля и обращая его в бегство.
А за первой волной бежала гандерская пехота, охваченная жаждой крови. Боссонцы тоже спускались с горных склонов, прямо на ходу поражая все, что еще двигалось на позициях противника. Волна битвы спускалась все ниже, неся на своем гребне ошеломленных немедийцев. Стрелы из их арбалетов летели вслепую, а тех, кто уцелел после атаки конницы, безжалостно добивали гандерцы.
И вот свалка и хаос боя выплеснулись через устье Долины Львов на широкое поле у ее входа и разлилось во все стороны. По всему простору рассыпались фигурки сражающихся — беглецы и их преследователи, и везде носились поодиночке и группами рыцари на ошалевших конях. Но немедийцы уже были не в состоянии вновь сформировать свои ряды и дать достойный отпор. Они целыми сотнями бежали к реке, переправлялись и пытались уйти дальше, на восток. Но там уже все было охвачено восстанием: их гнали, как волков, и лишь немногие из них добрались до Тарантии.
Последняя фаза битвы закончилась смертью Амальрика, предпринявшего последнюю попытку спасти положение. Барон, бесполезно пытаясь собрать вокруг себя людей, наткнулся на конный отряд противника, возглавляемый гигантом в черном панцире с вышитым на накидке золотым королевским львом, за спиной которого развевались штандарты со львом Аквилонии и Пуантенским леопардом. Высокий рыцарь в блестящих доспехах опустил свое копье и рванулся навстречу барону. Противники сшиблись с оглушительным треском. Копье немедийца, ударившись в голову неприятеля, разорвало ремни и застежки шлема, обнажив лицо графа Паллантида. Зато копье аквилонца пронзило щит, панцирь и пробило сердце барона.
Вылетев из седла и сломав застрявшее в его безжизненном теле копье, Амальрик рухнул под копыта аквилонских коней, и, увидев это, немедийцы закричали от ужаса и отчаянья, ринувшись прочь от накатывающейся на них стальной волны. В слепом страхе они бежали к реке, сметая все на своем пути. Час Дракона кончился.
Тараску теперь было все равно. Он не побежал. Амальрик был мертв, все военачальники исчезли, а королевский штандарт Немедии лежал, втоптанный в кровь и грязь. Аквилонцы преследовали последних немедийских рыцарей. Он понял, что битва окончательно проиграна, но с группой самых верных ему воинов все еще метался по полю сражения, одержимый единственным желание — встретиться с киммерийцем. И наконец он его увидел.
Обе армии были разбросаны по всему полю — одни убегали, другие — преследовали их. Султан Троцеро развевался на одном конце равнины, Паллантида и Просперо — на другом. Конана никто не сопровождал. Гвардейцы Тараска погибли. Короли встретились один на один.
Но, как только они начали съезжаться, скакун Тараска неожиданно захрипел, зашатался и упал. Конан соскочил с седла и бросился к королю Немедии, поспешно высвобождающему ноги из стремян. Ослепительно сверкнула на солнце сталь, раздался звон мечей, посыпались искры, и Тараск во весь рост растянулся на земле под молниеносным ударом тяжелого меча Конана.
Киммериец поставил закованную в сталь ногу на грудь поверженного противника и поднял меч. Шлема на его голове уже не было — грива его развевалась на ветру, а в глазах горел яростный огонь.
