Шкатулка была сделана из малахита, а ее крышка приподнималась за изумрудный ромб. Я открыл ее под скрипучий визг Шениглы. Внутри находился кулон из белого полупрозрачного камня, нанизанный на черный шнурок.
«Девичий оберег», — возникло робкое предположение. Еще не прикоснувшись к нему, я чувствовал волшебную силу, клубившуюся внутри камня. Она притягивала меня, просила взять кулон. Я втянул когти и сунул пальцы в шкатулку.
— Не тронь! — завопила Шенигла, наклонившись и соединив кончики крыльев за спиной — Проклятье на дурную головешку навлечешь! Свободу потеряешь! В рабство на веки вечные угодишь!
«Рабство?!! Ха-ха! Ишь раскукарекалась, злыдня. Чего придумала! А сейчас я, по-твоему, не томлюсь в рабстве у атамана — самодура? Нет, раз ты говоришь так, я сделаю наоборот. Знать, волшебная безделушка принесет мне удачу».
Я вытащил оберег за шнурок и поднес к голове. Пернатая помеха сорвалась с ветки, щелкая зубастым клювом. Она растопырила когти, прицеливаясь отнять у меня оберег, но вырвавшийся из камня белый сгусток света подхватил ее и впечатал в распластанном виде в черную сосну. Шенигла с болезненным оханьем соскользнула на обугленное бревно.
Я надел оберег и благодарственно согрел его в руке. Постанывая, Шенигла приподняла голову. Пальцами на крыльях она почесала дергающийся хохолок.
— Все тебе припомню… Пр-р-рк! — застрекотала она. — Погоди у меня, Игнатьич.
Адская птица любила называть меня по отчеству.
— Лети, пока не ощипана, курочка, — усмехнулся я.
Помятая Шенигла взлетела над соснами, давая сильный переменный крен, и скрылась из вида.
Я продолжил поиски волшебных предметов, но больше ничего интересного не нашел.
Вернувшись к пепелищу пасмурным днем, я обнаружил, что лесная проплешина заполнена людьми.
На черной прогалине муравьями копошился разночинный народ: дворяне, крестьяне, купцы, доктора, учителя, студенты, чиновники, солдаты и офицеры, полицейские и помилованные арестанты, творческие деятели и хозяйственные прислужники, слетевшиеся в волшебный край со всех уголков родины. Среди них встречались плохо говорившие по-русски иностранцы.
Непроизвольная улыбка застыла на губах: скоро моя душа напитается новыми познаниями, почерпнутыми из книг и научных бесед, а тело — вкусной свежей кровью.
Люди дружно и усердно расчищали площадку для строительства. Мужчины оттаскивали и сваливали в кучи обугленные бревна и железные пласты крыш. Женщины с детьми сортировали и грузили на телеги мелкий мусор, кости людей и скота. Потные волы и тяжеловозные кони тянули обозы с осиновыми бревнами и домашним скарбом, крытые кибитки со свиньями и птицей. Лохматые перевертные волки, измазанные грязью по брюхо, пригоняли крупный и мелкий скот, табуны лошадей.
Если какой-нибудь благородный неженка отлынивал от работы, на него тут же накидывался «доброжелатель»:
«Что же вы прохлаждаетесь, Олимпий Елисеич? Будто запамятовали, что место сие чудодейное само выбирает жильцов. Кто ему понравится, того обласкает везением и необыкновенными талантами, а в ком разочаруется, того истребит. Не жалует оно негодяев, ленивцев и трусов. А любит честных, трудолюбивых смельчаков. То — то! Беритесь за работу с утроенной силою, Олимпий Елисеич. Ублажайте ваше новое, волшебное, место жительства».
И пристыженный дворянин, покряхтывая, тянул вместе со своим надсмотрщиком — мужиком обугленное бревно.
Мне удивительно было наблюдать подобные картины. Но вскоре меня отвлекло событие чрезвычайной важности.
На пепелище выехала четверка всадников, по виду — охотники. Они деловито обогнули расчищаемую площадку и остановили коней напротив моего укрытия. Меня они не увидели в гуще ветвей. Белая кожа сливалась по цвету с корой березы, а темно — зеленые сюртук и брюки были незаметны среди листвы.
— Живописные места, Андрейка, — восторгался крепкий рослый мужчина. — И за дымностью вздыхается легко. Благодать!
Отличительными чертами его внешности были светло — русые с проседью волосы; темно — синие глаза; короткие усы, сливавшиеся с редкой бородой и широкий нос. Его грудь, поясницу и плечи защищали стальные пластины. Из доспехов высовывались рукава льняной рубашки и ситцевые штаны, заправленные в подбитые железом сапоги.
Под всадником переминался конь шоколадной масти с белой проточиной на лбу.
— А вы романтик, Борис Тимофеевич. Где вы тут углядели благодать? В дремучей глухоте любо водиться нечисти, — заворчал Андрей, обладатель суровой не по годам физиономии. — Тут пропадет кавалергардов полк вместе с лошадьми. Ничего, мы живенько наведем порядок.
Высокий, сухощавый, с нетронутой загаром кожей, он отличался от вампира недельной черной щетиной на узком бледном лице. Косая челка его длинных волос мешала серым глазам разглядеть лесную красоту. Весь его наряд: вязаная кофта, куртка с лисьим мехом на капюшоне, болтавшийся на шее платок, креповые брюки, железные наколенники и подкованные сапоги, был чернее смоли.
Его вороной конь нетерпеливо помахивал хвостом и встряхивал гривой.
— Все вы бурчите, как старый колдун, — укорила Андрея заносчивая молодая женщина на серой в яблоках кобыле, — отравляете настроенье дамам.
Я узнал в ней аристократку по манере держаться в седле и по одежде. От ветра на ней раздувались белая блуза с широкими рукавами, коричневый шерстяной жакет и оборчатая темно — синяя юбка. Ее коричневые замшевые сапоги были подкованы железом, как у мужчин. Украшенный спицами пучок ее черных волос напоминал побеспокоенного ежа.
Лицо аристократки мне показалось необычным, запоминающимся с первого взгляда. Оно резко сужалось от широких, немного угловатых скул к крошечному подбородку. Его черты были так хитро спланированы, чтобы оставить в центре внимания ясные фиалковые глаза, широко расставленные и близкие по форме к косточкам круглых персиков — нектаринов. Низкая округлая линия волос зрительно сужала ее лоб. Тонкие брови, маленький курносый носик и кукольный рот служили изящным дополнением к ее глазам, подчеркивая их исключительность.
— Да, в самом деле, Андрей Ильич, не нудите, — к словесной атаке присоединилась веснушчатая круглолицая крестьянка. Из карманов ее серого деревенского платья торчали волшебные травинки, в темно — русой косе трепетали заговоренные льняные ленты. Ноги ее были обуты в мягкие кожаные башмачки. — А куда затерялся господин Пыжиков? — девушка развернула рыжего коня.
— Не помер ли он с испугу? — сострил Андрей, заматывая шейный платок.
