— Я был бы весьма вам обязан, если бы вы объяснили мне разницу между этими понятиями, — ехидно заметил МакДжи.
— О Господи! — перед Родом развернулась жутковатая картина теократической империи, жадно поглощающей одну за другой планеты Земной Сферы. — Это значит, что архиепископ грозит не только королю Греймари — он может оказаться смертным приговором демократии для всего человечества!
— Точно, лорд Чародей, — мрачно кивнул Мак-Джи. — И это вторая причина, по которой я здесь.
— Вторая? — фыркнул Род. — «Вторая»? Шутить изволите?
МакДжи вскинул голову, зрачки расширились от гнева.
Род озадаченно моргнул.
— Минутку-минутку… Вы что, серьезно? Потеря одного из капитулов вашего ордена для вас важнее, чем будущее демократии?
— Вот именно, — кивнул МакДжи. — Не намного важнее, быть может, но тем не менее именно это — моя первоочередная задача.
У Рода опустились руки — ему пришла в голову еще одна мысль:
— Но… но… это значит, что вы пять сотен лет извлекали самых талантливых эсперов из генетического фонда Греймари!
— Это старое обвинение, — вздохнул МакДжи, — хотя о таланте, который вы упомянули, обычно не говорят. В ответ я могу лишь спросить вас, лорд Чародей: многие ли из наших братьев обзавелись бы семьей, не приди они к нам?
— Вы хотите сказать — они не влюбляются?
Может, и влюбляются, но это еще не значит, что становятся хорошими мужьями. Многие из клира — люди не от мира сего, и не особенно усердны в делах мирских, лорд Чародей. Кроме того, они считают свою работу самым важным делом их жизни.
— То есть, святые отцы — не самые лучшие отцы? — усмехнулся Род. — Ладно, я понял. И в нашем случае их работа — делать то, что приказывает делать архиепископ.
— В данном случае — да.
— А это значит, если мы хотим остановить привидения, нам придется остановить архиепископа. При том, что на него работают самые квалифицированные эсперы на планете! Замечательно! Просто чудесно!
В лучах лунного света гирлянды ржавых железок, украшавшие стену монастырского сада, казались совершенно черными. Точно такими же черными, как огромная, чудовищная, бесформенная тень, с пыхтением отковыривавшая от камней Хладное Железо.
— Еще чуть-чуть, о Ужасный, и эта сторона будет очищена, — пропел баритон из-под корней груши.
— Гнусные же побеги растут на этих камнях, — проворчал Бром О'Берин, отдирая прочь последнюю подкову. — Я еще раз как следует проверю, Робин, чтоб не осталось ни одного гвоздя, который мог бы оцарапать моих эльфов.
Пака передернуло.
— Пусть остерегутся духи терновника! Это будет верная смерть!
Бром боком прошелся вдоль всей стены и наконец объявил, что удовлетворен.
— Все чисто, Робин. Пошли, посмотрим, что там делается.
Пак вспрыгнул на вершину стены вслед за своим владыкой, прячась за старыми ветвями плюща. Бром укрылся в ветвях яблони. Луна поднималась все выше, а они терпеливо ждали, в полном молчании, лишь изредка перешептываясь друг с другом или с эльфами, тихо переползавшими через стену и скрывавшимися среди цветов.
Наконец дверь в основании башни отворилась. Эльфы насторожились, как гончие, почуявшие дичь. Наружу неторопливо вышел архиепископ, вместе с братом Альфонсо. Он остановился, вдохнул аромат цветов и блаженно вздохнул, чувствуя, как скатывается с плеч груз забот.
— Ах! Уголок блаженства и покоя в сем бурном мире!
— О да, мой господин. Однако же заботы никуда не исчезли — они только на время отступают.
— Уймись, мучитель мой, — вздохнул архиепископ. — Или я даже на мгновение не могу забыть о своих обязанностях?
— Вы архиепископ, милорд.
— Уж лучше бы я остался аббатом, — проворчал архиепископ. — Но ты прав, прав, как всегда. Ну, что там еще за неотложный вопрос, который мне нужно решить непременно сейчас?
— Множество вопросов, милорд, которые сводятся к одному, а именно: теперь, когда вы порвали с Римом, вы можете наконец разрешить все те несправедливости, против которых боролись долгие годы.
Сообразив, о чем речь, архиепископ замер.
— Вы выступали против торговли индульгенциями, — напомнил Альфонсо, — и против ссуд в рост.
— Да-да, — проворчал архиепископ. — Как мог Рим поощрять людей, наживающихся на помощи ближнему?
— И безбрачие, милорд. Хотя вы уже разрешили этот вопрос. До меня доходят слухи, что простой народ доволен вашим решением.
Услышав это замечание, архиепископ сразу задумался.
Брат Альфонсо скрыл усмешку.
— Вы часто повторяли, что монах не может в полной мере постичь долю отца семейства. А с другой стороны, вы говорили, что если священник предан Господу, он должен взрастить для Него как можно больше добрых душ.
— И когда мы говорим пахарю, что его долг — растить детей, мы и сами должны поступать так же, — покачал головой архиепископ. — Да, я помню.
Брат Альфонсо провел тыльной стороной ладони по губам, скрывая ухмылку.
Вечерний ветерок донес до них колокольный звон.
— Вечерня! — встрепенулся архиепископ. — Мы опаздываем! Пойдем, брат Альфонсо!
— Спешу, милорд, — проворковал брат Альфонсо, но не сдвинулся с места, проводив архиепископа только взглядом.
А когда прелат исчез за дверью, Альфонсо закинул голову и расхохотался, не громко, но протяжно. Он все еще смеялся, когда земля вылетела у него из-под ног, и тогда смех перешел в крик тревоги, тут же оборванный крепким ударом. Лепрекон разогнулся, постукивая молотом по ладони, а из кустов стрелой вылетели эльфы. Они тут же принялись опутывать лежащего без чувств монаха невидимыми нитями, а подоспевший Бром О'Берин проворчал:
— Дело сделано, отважное сердце. Теперь забирайте его туда, где он больше не сможет причинить вреда.
Эльфы присели вокруг брата Альфонсо. Его тело приподнялось, словно выпустив дюжину проворных ножек, повернулось вокруг своей оси, нацелилось на толстый старый каштан и скользнуло к корням, между которых открылась широкая нора, выпустившая наружу столб золотистого света. Тело просунулось в нору и исчезло, вслед за ним вниз спрыгнул Пак, а потом и сам Бром О'Берин. Следом преспокойно посыпались гномы, и нора сама собой исчезла. Свет погас и притихший сад снова освещала одна лишь луна.
* * *
Благородные заложники с натянутыми лицами собрались вокруг большого стола, стоявшего посередине зала. Как всегда, они разделились на партии: Д'Аугусто с лоялистами на восточном краю стола, а Гибелли — на западном, вместе с Маршаллом, Гвельфом и Глазго. Их глаза были обращены к дверям в зал, по бокам которых выстроилась дюжина солдат с каменными рожами и пиками наготове. В зале стояла полная тишина.
