Я тру подбородок. Ну да. Всё правильно. И где были мои глаза?
— Хорошо, — я пытаюсь улыбнуться. — Всё это хорошо и даже прекрасно. Я восхищён твоим профессионализмом. Но к чему был этот цирковой номер дивной зимней ночью в дворцовом парке? «Цыганочка» с выходом — блондинка из старого глупого анекдота? Никак по-другому нельзя было сказать… что вы там хотели сказать!
Марина качает головой.
— По-другому ты бы не поверил.
— Так решил твой болван-куратор? Рашпиль, да?
Марина смеётся.
— Это ты дядю Ваню так приласкал? Добрый же ты человек… Коль, прости, ведь ты даже сейчас злишься и отказываешься верить, что никто из нас не желает зла — ни тебе, ни Нги-Унг-Лян. Я права?
— Почему я должен верить? Ты скажи, почему я должен верить — если вы как конкистадоры… нет, как фанатики во время Крестовых походов? Кирзовыми сапогами… Я понятия не имею чему вас учат и как учат — но у меня достаточно здравого смысла, чтобы определить, к чему это приводит. Насильники и убийцы, — сорвалось у меня с языка само собой, и я тут же пожалел о сказанном. — Я имел в виду вашу неразборчивость в средствах, — поправился я, снизив тон.
— Всё правильно, — говорит Марина печально. — Поэтому твоё руководство и не хотело допускать тебя до работы. Дядя Ваня приложил много сил, чтобы уговорить Резникова. Этнографы считали, что твоя эмоциональная травма может всерьёз помешать работе в таком непростом мире, как Нги, а наши — что работа успокоит тебя, а твой настрой, скорее, поможет ничем не повредить.
Я демонически хохочу.
— О! Моя эмоциональная травма! Рашпиль уговаривал Резникова! Барышня, вы меня уничтожили! Антон Семеныч считает меня одним из лучших резидентов Общества, а ты пытаешься…
— Коля, — тихо говорит Марина, — послушай, пожалуйста. Если можешь.
Я ловлю себя на желании обхватить себя руками, как абориген, не желающий ничего слышать. Усилием воли сую пальцы за ремень.
— Ладно. Готов внимать любому бреду.
— Я читала твоё личное дело, — говорит Марина виновато. — На всякий случай. Дядя Ваня не исключал возможности нашей совместной работы, поэтому… в общем, я знаю. Знаю, что твой отец погиб в результате непрофессиональных действий его напарника-комконовца. Знаю, что ты фанатически любишь этнографию, что ты продолжаешь династию, и что тебя ещё в университете пытались убедить поменять специализацию — но ты упёрся… из-за отца. И потом — тебе претили любые намёки на использование контактов с ксеноморфами в практических целях. Ты хотел заниматься чистой наукой.
— Да, я упёрся. Я — упрямый осёл. Дальше что?
— Дальше ты развёлся, — говорит Марина еле слышно. — И, судя по досье, у тебя были веские причины.
— Я — женоненавистник, — констатирую я. — Никаких причин не было, я бросил её просто так. Из страсти к мучительству. А ещё я лично сжёг Джордано Бруно, бомбил Хиросиму и мечтал отравить вашего шефа. Дальше?
— Ты улетел с Земли с облегчением, — продолжает Марина. — С головой ушёл в работу. Был поразительно успешен на Шиенне. Твоя миссия была прекращена из-за нервного срыва — в результате непрофессиональных действий куратора ты потерял основной объект…
Такое чувство, что плеснули кипятком в лицо. В мозгу — стремительно прокрученный видеоролик: каморка на чердаке, фестоны паутины, стена в бурых потёках, к стене прислонена законченная картина, с которой прямо ко мне тянет тонкие пальцы нервный и дивный лучезарный шиеннский ангел. И — помятая растерянная физиономия в порезах от неумелого бритья, больные глаза под опухшими веками: «Ты ещё немного не уходи, Николь…»
Я с усилием проглатываю ком в горле.
— Вот, — говорю я, стискивая кулаки. — Вот весь КомКон в одной фразе. Я «потерял основной объект». Демченко повёл себя как последний мерзавец, он убил Линку, просто убил. Всё равно, что ножом пырнул. А я всего лишь врезал ему по морде. Я ударил подлеца и убийцу, да. И вот как вы это называете: «нервный срыв вследствие потери основного объекта»!
Марина молчит и ёжится.
— Я подал рапорт о возвращении, — говорю я, — потому что не мог смотреть аборигенам в глаза. Один из моих соотечественников убил гениальнейшего художника их эпохи, которому я имел честь быть другом — разумеется, я ощутил себя оккупантом. Пособником убийц. Мне было стыдно, что я землянин.
— Демченко пожизненно дисквалифицирован, — говорит Марина глухо.
— Это что-нибудь исправило? Вернуло Линку? Оправдывает землян?
Марина закручивает шнурки корсажа в тугие спиральки, сама того не замечая.
— Смерти, конечно, ничто не исправит, — говорит она. — Но я бы, всё-таки, вспомнила несколько обстоятельств, смягчающих вину Демченко.
— Ага. Я читал. Объект, антропоид Шиенны, гражданин страны Нагулар, Офри Линка, по факту являлся наркоманом, истериком и аморальной личностью. Я ничего не забыл? Демченко тоже ничего не забыл упомянуть? Твои коллеги пытались объяснить мне, что поведение Линки было якобы совершенно непредсказуемо — а один умник решил, что с собой он покончил по пьяни. Ни с того, ни с сего. Неспровоцированно. Белая горячка, а?
— Тебя не убедили.
— Они Линку не знали. Он был страшно одинок, глубоко несчастен, боялся людей и тянулся к ним, пил, чтобы побороть страх — и создал первую на Шиенне теорию перспективы. Ты видела его работы?
Марина кивает.
— Перед смертью выпил, чтобы хватило духу. Он был не из героев, Линка, это правда. Дико боялся, больше смерти боялся потерять лицо перед землянами — только землянам и верил, в нашем обществе мог немного расслабиться… а этот скот Демченко отменно ему показал, что лицо-то уже потеряно… И Линка умер, думая, что его не предали даже, а просто побрезговали… в двадцать восемь лет, чёрт бы вас побрал, КомКон… и перед смертью меня он наверняка тоже считал предателем…
Тут я замечаю, что Марина кусает губы и не знает, куда деть глаза. Скидываю обороты.
— Ладно. Будем считать, что у меня нервный срыв.
— На Земле тебе было очень плохо? — говорит Марина.
Внутри что-то разжимается.
— Да. Тошно. Стыдно. Тяжко. Чтобы не жевать сопли, надо было что-то делать — и я начал изучать Нги-Унг-Лян. Быстро понял, что страшно хочу работать здесь — потому, что Нги считали заколдованным местом и потому, что слишком многие болтали всякую пошлую чушь.
— Чтобы предотвратить, что сможешь? — кивает Марина. — Помочь, спасти, изменить к лучшему? В особенности — если видишь, что твои предшественники делают ошибку за ошибкой?
— Да. Мои предшественники лажали по полной программе… А расскажи-ка мне про Мерзлякова. Как вышло, что вы — мало того, что дали его убить, так ещё и труп оставили местным учёным?
