А Егорка сидел на окровавленном снегу в обнимку с мертвым названным братом и думал, что, кажется, все, действительно, кончилось. На некоторое время. Симка придумал свой собственный способ отвести зло – а, может, не от деревни, а от Егорки хотел отвести зло… и встретиться теперь надлежало в лесу, если на то будет воля Государева. А в деревне больше делать нечего. Вовсе нечего.
И все, что происходило вокруг – суета и вопли, доктор, пристав и урядник, чарка водки, сунутая кем-то в самое лицо, слезы и брань Лаврентия – шумело, как дождь, не задевая души. Когда у Егорки забрали Симкино простреленное тело, он больше ничего не слушал – просто пошел прочь, к лесу.
Лаврентий догнал его на тракте, что-то спрашивал – но Егорка сумел сказать только: «Возвращайся домой, все наладится», – да и то еле выжал из себя, и Лаврентий махнул рукой.
Николка встретил Егора у рябиновых ворот. Вид у стража был такой же потерянный, как и у деревенских мужиков – только более смущенный.
– Слышь, Егорушка… – начал он, глядя в сторону, – я, похоже, того… занапрасно мертвяка-то сговорил нам помогать… Федор-то его в землю уложил, да пытал и тебя тоже… чай, думал, что ты, как навьё, в прах истлеешь…
– Какая разница, – сказал Егорка, чувствуя смертную усталость. – Что нам делать среди людей? Что нам за дело до людей? Я уж и не понимаю, для чего все это было…
– Егорушка, – Николка тронул его за рукав. – Коли ты об лешачке, так тут он. Марфуша его встретила. Удивленный он – да опомнится. Ты поговори с ним…
– Да, да, – кивнул Егорка, прислоняясь к лиственничному стволу и закрывая глаза. – Я поговорю. Прости, страж – я снова вижу… просто – вижу… ты ж знаешь, дано от Государя мне…
И Симка, сменивший человечью плоть на лесной морок, привалился к плечу, бормотал виновато: «Ты меня прости, Егорушка, только не мог я на это глядеть. Мамку-то жалко, а иначе-то не вышло…» – а Егорка прижал его к себе, гладил его по голове и пытался перестать видеть…
Как Федора увезут в волость, а оттуда, видать, на Сахалин сошлют. Как Матрена этой же зимой спьяну замерзнет. Как Кузьма сопьется. Как Оленка утопится в Хоре, а Фиска родами помрет. Как староверскую молельню опечатают да сожгут. И как барыня Софья Ильинична выйдет замуж за городского дельца – а уж тот приберет к рукам лес-то…
Но и это ненадолго. А дальше выходила такая бессмысленная кровавая каша и такое повальное убийство – людей, нелюдей, мира – что Егорка не выдержал и вытащил скрипку.
Чтобы сыграть заново. Чтобы сыграть иначе – гармонию и любовь сыграть. Чтобы встретить летом в чащобе Лаврентьевых волчат. Чтобы девки пели песни и бросали в воду венки. Чтоб у мужиков не было драк злей кулачного боя. И чтобы жить добрым людям долго, жизни радуясь.
Чтобы жил и лес, и человечий мир – во славу Государеву…
Устаревшие, диалектные и просторечные слова
Река Хора, как и город Преображенск – вымышленные географические названия. Будем считать, что дело происходило где-то за Уралом, на некоем абстрактном северо-востоке – а потому в тексте использованы слова из поморских, сибирских и уральских говоров.
Полоротый – разинувший рот, разиня.
Скитник – житель скита, раскольник.
Кипрей – иначе иван-чай, северное травянистое растение; его можно заваривать в очень пристойный напиток чайного вкуса. Заменял чай, изрядно дорогой на севере.
Стоочитый – имеющий сто очей, стоглазый. Очевидно, Матрена имеет в виду серафима, как она его себе представляет.
Укроту настоящую не дали – не укротили или не укоротили, не обуздали.
Природный – здесь в значении «прирожденный», «кровный».
Балка – овраг.
Колодники – каторжники.
Чертознай – тот, кто водится с чертом, ведьмак.
Лес виднелся в конце порядков – «порядком» (в смысле – «порядок домов» или «дома, стоящие по порядку») поморы называли деревенскую улицу.
Большуха – старшая женщина в доме (как большак – старший мужчина).
Табашник – курильщик табака, со времен Петра Первого считаемый староверами большим грешником.
Беси – бесы.
На юру – на открытом высоком месте.
Выкрашенный в дикой цвет – в серо-голубой.
Платье сшито капотом – платье без талии и турнюра, домашняя одежда.
Лазаря поешь – сказание о Лазаре, Алексее – божьем человеке и Голубиной Книге обычно пели нищие на церковной паперти. В переносном смысле – прикидываешься беднее, чем есть, зря, напрасно жалуешься на судьбу.
Отблеск ивановых червячков – иванов червячок – светлячок, встречающийся в северных лесах в августе. Светится бледно-зеленоватым мерцающим светом.
Кулугур, кулугуры – пренебрежительное название раскольников.
Слега – жердь.
Навь, навьё – жители загробного мира, выходцы «с того света», в отличие от дивьего люда – хранителей мира живых.
Обережные – охрана, стража.
Лядащие – тощие, хлипкие.
Чугунка – железная дорога.
Книжка гражданской печати – напечатанная послереформенным упрощенным «петровским» шрифтом, в отличие от церковной печати старинных книг.
Растрощенный – расщепленный, раздавленный.
Пытал – обычно «пытался», «пробовал», так и в контексте. Реже – «спрашивал».
Рдяный – темно-красный.
Шабры – соседи.
