— Зато я расточаю комплименты довольно редко, — вмешался я. — А в последнее время, знаете ли, вообще обходился без этого. Такое уж оно получилось, мое последнее время.
— Вот-вот, — усмехнулась правая спица. — Теперь вы больше подходите для той роли, которую вам приписывают во всем эмирате.
— Роль? Какая роль?!
— Роль героя. Сурового Блистающего древности, чудом попавшего в наше тихое и спокойное время.
Я еле сдержался. В наше тихое и спокойное время… вот Детский Учитель посмеялся бы, если бы услышал. Впрочем, он и при жизни был сдержанным, а смеющимся я его не видел вообще никогда.
— Вы сказали — в наше тихое и спокойное время, — я опустился в ножны и говорил теперь тихо и невыразительно. — Я до того сказал: «В последнее время». Я не гожусь в герои древности, я не уверен, были ли в древности герои; я даже не уверен, были ли в древности Блистающие, осознающие, что они — Блистающие; я говорю банальные комплименты, но все это оттого, что я боюсь.
— Боитесь? — удивлению спиц не было предела. — Чего? Или — кого?
— Я боюсь, что наши слова сольются, и придется говорить: в наше тихое и спокойное последнее время. Вот этого-то я и боюсь.
— Меня зовут Аун, — после долгого раздумья сказала правая спица.
— А меня — Аунух, — добавила левая, и я вдруг снова остро ощутил всю мощь их обаяния.
Чэн сжал на моей рукояти железные пальцы.
— Нас ждет празднество, — то ли спросил, то ли утвердительно заявил он. — Еще одно празднество. А мне говорили, что это будет прием. Вдобавок официальный.
— Да, празднество, — о чем-то думая, небрежно ответила Юнъэр. — Это хорошо, что празднество; хорошо, что оно нас ждет; и хорошо, что вы такой, какой вы есть, Высший Чэн — вне зависимости от моих представлений о вас и вне зависимости от личины героя древности.
Я не расслышал, что говорили в этот момент Эмейские спицы, проворно сновавшие в ее пальцах, но наверняка они говорили нечто похожее.
— А почему это хорошо? — удивленно спросил Чэн-Я.
То, что ответила Юнъэр Мэйланьская и Эмейские спицы Мэйлань-го, совпало полностью.
— Потому что так мне (нам) будет проще объявить о нашей помолвке, — сказали они.
2
Когда они вышли отдать какие-то заключительные распоряжения, Дзю обратился ко мне с довольно-таки странной просьбой.
— Слушай, Однорог, — заявил он, — не сочти за труд… Ты не мог бы попросить своего Чэна, чтобы он описал мне эту… Юнъэр. Только обязательно вслух, а ты переведешь для меня. Ладно?
— Ладно, — недоуменно звякнул я, выходя из столбняка, в который меня повергло заявление спиц и Юнъэр, и сообщил Чэну о просьбе Обломка.
Чэн пожал плечами, но перечить не стал.
И он, и я понимали, что здесь дело нечисто. Предположить, что Обломок решил удовлетворить свое досужее любопытство, не расслышав последних слов спиц, или просто не придав им значения — ну уж нет, кто угодно, но только не Дзю…
— Ну, — начал Чэн, — невысокая такая, на полголовы ниже меня… чуть полнее, чем принято в Кабире, руки округлые и мягкие, пальцы двигаются легко и быстро, грудь Юнъэр… слушай, Дзю, ну не могу я так! Тебе же ее грудь — как мне твоя гарда! Чисто деловой интерес!.. грудь ему описывай…
— Не отвлекайся, — строго заметил Обломок, и Чэн-Я покраснел. — И гарду мою не тронь… в переносном, разумеется, смысле! А грудь… Так, о груди не надо, будем считать, что интерес у меня сугубо эстетический, и продолжим дальше…
— Лицо, — покорно продолжил Чэн-Я, — лицо… Ну, круглое у нее лицо, нос орлиный, глаза миндалевидные, мечтательные такие, но…
— Конкретнее! — возмутился Дзюттэ.
— Раскосые у нее глаза! — чуть не закричал Чэн-Я. — Раскосые, но большие и вытянутые! Проклятье!.. Рот маленький, чуть подкрашен, уши тоже маленькие, зато ресницы большие… Длинные ресницы! Желтый бог Мо тебя проглоти, Обломок несчастный!
— О боге Мо — после, — распорядился Дзю. — Одежду описывай. И чтоб подробно.
— Одежда, одежда… Прическа высоким узлом с перьями зимородка и жемчужными нитями, две шпильки в виде парящих фениксов…
— Это не одежда, — Дзю был неумолим. — Не морочь мне набалдашник! Продолжай!
— Одежда… Халат длинный, багрово-дымчатого атласа, расшит цветами, по подолу… по подолу — жемчуг. Пояс-обруч, свисает чуть ниже талии, украшен бляхами из яшмы в золотой оправе… туфельки шелковые, остроносые, узор выткан ярко-пунцовой и золотой нитью… безрукавка еще поверх халата, бледно-салатная, что ли…
Чэн все говорил, я послушно переводил, превращая слова человеческой речи в звуки языка Блистающих — но я чувствовал, как с каждым произнесенным вслух словом в Чэне что-то меняется. Словно это были не слова, а капли усиливающегося дождя, падающие на пылающую жаровню, и вот уже огонь шипит и утихает, дым сизым облаком окутывает углубление с трещащими угольями… зыбко и сыро…
— Хватит, — наконец смилостивился Обломок. — Единорог, теперь ты!
— Что — я?
— Рассказывай! О спицах этих болтливых рассказывай! Вслух, и чтоб Чэн слышал!..
И экзекуция повторилась.
…Когда я умолк, обессиленный и опустошенный, Дзю поворочался за поясом и расслабился.
— Когда я был молодым и гораздо более умным, чем сейчас, — ни к кому не обращаясь, сообщил он, — я мечтал о ножнах. Были одни такие ножны, с бахромой по ободку. Спать не мог — все эти ножны снились. И тогда один старый шут, нож Бечак иль-Карс, предложил мне рассказать ему о моих вожделенных ножнах. Только подробно и не упуская ни одной детали… И я рассказал. А потом снова увидел эти ножны. Ножны как ножны, ничего особенного… Очарование ушло. Когда любишь, невозможно рассказать, за что любишь… а если возможно — то это уже не любовь. Чэн, Единорог — гляньте в щелку: эти спицы Мэйлань-го и их Юнъэр не видны ли?
И мы глянули. И увидели Эмейских спиц и госпожу Юнъэр, с кем-то разговаривающих. И еще увидели накрытые столы, входящих гостей… все, как обычно. И снова — Эмейские спицы. И снова Юнъэр Мэйланьская.
И — ничего. Сизый дым над жаровней. Потрясение ушло. Обаятельные сестры-Блистающие, милая и умная женщина… ну и?.. ну и не более того.
— Ты жесток, Дзю, — тихо сказал я.
— Спасибо, Дзю, — тихо сказал Чэн.
— Ты жесток, Дзю, — тихо сказали мы. — Спасибо.
— Не за что, — буркнул Обломок.
И добавил:
— Я — шут. А шуты добрыми не бывают.
— Ты шут Шешеза фарр-ла-Кабир, — зачем-то заметил я.
Дзю усмехнулся.
— А ты? — спросил он.
— Что — я?
— То-то же… — как-то невпопад завершил Обломок. — Шуты не бывают добрыми, Единорог. И еще — шуты не бывают чьими-то…
— Наставник был добрым, — пробормотал Чэн-Я, и железные пальцы на моей рукояти превратились в тиски, и я чуть не закричал от боли.
